Глеб снова поморщился, как от зубной боли.

— Думаешь, от меня можно так вот запросто отмахнуться? — продолжала блондинка. — Переспал пару раз — и до свиданья?

— Это звонил твой муж, — сказал Глеб. — Прошу тебя, оденься.

Девушка раскрыла было рот, чтобы что-то сказать, но вместо этого вскочила с кровати, яростно вмяла дымящуюся сигарету в пепельницу и стала быстро одеваться.

Одевшись, она вытащила из сумочки расческу и причесалась. Ее хорошенькое лицо было искажено гневом.

— Иди, открой мне дверь! — процедила она сквозь зубы, одаривая Глеба таким взглядом, что, будь он куском стекла, он бы разлетелся вдребезги.

Глеб, ни слова не говоря, вышел в прихожую. Девушка направилась следом за ним.

На пороге квартиры она обернулась и с угрозой произнесла:

— Я это запомню, Глеб. Советую тебе почаще оглядываться по сторонам.

— Спасибо за заботу, — поблагодарил ее Глеб. — Ты тоже под ноги смотри.

Девушка отвернулась и сбежала по ступенькам вниз. Глеб закрыл за ней дверь, посмотрел на свое отражение в зеркале, взъерошил ладонью волосы и хмуро произнес:

— Н-да.

Одевшись и выпив чашку крепкого кофе, он вышел в прихожую. Обулся, накинул плащ и повернулся к зеркалу. Лицо бледное, осунувшееся, под глазами фиолетовые тени, в глазах — усталость и скука. «Видела бы меня Маша», — подумал он вдруг.

При мысли о бывшей жене Глеб нахмурился, взял с полки связку ключей и, пребывая в самом мрачном настроении, вышел из квартиры.

Пресс-конференция «модного современного писателя Глеба Корсака» проходила в Центральном доме книги. Сам Глеб Корсак восседал за столом. Его каштановые, с серебрящейся прядкой, волосы были аккуратно причесаны, а глаза надежно упрятаны за темные стекла солнцезащитных очков.

Руку подняла журналистка из дамского журнальчика.

— Да, — кивнул Глеб.

Девушка поднялась с места и спросила немного свысока:

— Говорят, что у вас — как у писателя — наступил творческий кризис? Это правда?

— Спросите это у тех, кто говорит, — небрежно обронил Корсак.

— Значит, вы уже пишете новую книгу?

— Возможно.

— А нельзя ли поточнее?

Глеб хмыкнул:

— Вы хотите, чтобы я произнес монолог?

— А вы можете? — едко улыбнулась журналистка.

— Пожалуйста. — Корсак снял темные очки и положил их на стол. Взглянул на журналистку и сказал: — На свете все меньше вещей, которые могут выбить меня из колеи или заставить смутиться. Я научился без потерь переживать депрессии, душить в себе приступы меланхолии. Сдержанность и спокойное бесстрашие — вот что должно стать привычкой мужчины, переступившего сорокалетний порог. Я давно понял, что, например, давать нищему мелочь нужно не из жалости, а единственно потому, что так надо. Точно так же, как надо придерживать за собой дверь в метро, чтобы она не разбила лицо тому, кто идет следом. Этого требует закон необходимого приличия.

В первые секунды монолога журналисты замерли в удивлении. Теперь по их рядам пробежал недоуменный ропот.

— Я дожил, наконец, до такого возраста, — продолжил Корсак, не обращая внимания на недовольные лица, — когда в человеке начинаешь больше всего ценить не какие-то особенные таланты, обостренную чувственность или неординарные душевные качества, а элементарную порядочность. Порядочность в виде приобретенной с годами привычки. При этом, увы, не особенно надеясь встретить ее в каждом новом знакомом.

Глеб замолчал.