Он не был укрыт от ветра и дождя здесь, но все, же тут было лучше, чем на открытом пространстве. Он сидел на корточках в своей маленькой берлоге и слушал, как шумит ветер и хлещет дождь. Дождь проникал через ветки упавшего дерева и стегал его, заставляя замерзать. Ветер заставлял трястись. Смолл опасался, что какие-нибудь дикие животные также выберут это место, чтобы прятаться от шторма. Он читал, что во время шторма, наподобие этого, животные, иногда и хищники и жертвы заключали своего рода негласное перемирие. Они укрывались вместе, по крайней мере, до того, пока шторм не проходил. Это звучало как неправда, но в данный момент, Смолл думал, что это была именно та ложь, в которую он хотел бы верить, и бедняга цеплялся за неё изо всех сил. Конечно, существовало и еще одно соображение. Когда именно перемирию, подобному этому, приходит конец? Было ли время на спасение? Но неужели через десять минут после шторма все негласные договоренности аннулировались?

Пять минут?

Две?

Или же когда ветер переставал дуть, все были сами за себя?

Смолл решил, что лучше не следовать этой линии размышлений. Он растянулся на мокрой земле под толстыми ветвями и попытался заснуть. Ночь выла, словно демон.

Когда шторм ударил, Уилсон и Кэннон изо всех сил пытались найти след и едва справлялись с этим. Но буря была яростной. Они пробились сквозь ветер и дождь на некоторое расстояние, но затем разгул стихий стал слишком интенсивным, деревья начало швырять вверх и в стороны, крошась в щепки. Одна из щепок вонзилась Кэннону в руку, и удар был как от кольта калибра 45. Единственное преимущество заключалось в том, что она полностью прошла сквозь его плоть и рукав рубашки и продолжила свой полет.

Уилсон и Кэннон нашли укромное место позади вырванного с корнем дерева, приткнулись спинами прямо в грязь и корни и прислушались к водовороту шторма, что ревел повыше и вокруг них. Они страдали от дождя, который стегал их так сильно, что на коже вздулись настоящие рубцы. Вода стекала в яму, где они присели на корточках, уже промочила все ноги. Они обхватили себя руками и, удерживая себя, содрогались.

— Похоже, будет долгая ночка, — сказал Уилсон.

— Да, а у меня ни капли виски, — добавил Кэннон.

Кэннон расстегнул рубашку и посмотрел на рану. Он сжал горсть грязи и заплесневелых листьев, поднятых с земли, и приложил этот холодной компресс прямо к своей ране и прикрыл её рубашкой. А затем ухмыльнулся Уилсону. — Эй, сказал он. — Я думаю, что, наверное, поймал несколько заноз в свою руку. Ты бы не хотел вытащить их?

— Иди к черту, — сказал Уилсон.

Вернувшегося назад в лагерь Ханта и Смолла, Громвича охватила паника, когда ударил шторм. Прежде чем он осознал, что происходит, добрая половина носильщиков растворилась в джунглях. Громвич погнался за парочкой из них с палкой, но носильщики были слишком напуганы бурей, чтобы бояться простых побоев.

Несколько из них бросилось в панике в джунгли, тогда Громвич отбросил палку и поднял свою винтовку. Негодяй выстрелил одному из дезертиров в спину и мгновенно убил его. Прежде чем он успел перевести ствол на другого, освещавший лагерь костер был задут ветром и погашен дождем.

Как только Громвич остался в полной темноте, остальные носильщики рванули прочь во всех направлениях, взорвавшись, как семена переспелого граната. Громвич выстрелил вслепую, наугад на звук их движения, а потом шторм сошел вниз, как демон и опустился на лагерь.