Модные рубашки, крепкие руки, сухие, чуть осунувшиеся лица. Усталые зоркие глаза. Пистолеты на боку…

— Боря, оружие-то не сдали, — вяло спохватился Петельников.

— Про Гундосого расскажите, — попросил Грэг, запомнивший слова капитана, брошенные Леденцову.

Петельников рассказал. Греть кофе Ирка так и не пошла — сидела, приоткрыв рот. Артист слушал сосредоточенно, все обдумывая. Бледный ерзал, точно хотел им заявить, что он тоже бы так, тоже бы смог.

— А почему Гундосый не стрелял из машины? — спросил Грэг по существу.

— Видимо, надеялся скинуть лейтенанта виражами. Или на большой скорости не сумел вести машину одной рукой. Впрочем, мог и бояться быть застреленным первым.

— Гундосый погиб?

— Да.

Потом они пили кофе, ели ветчину и сыр. Килограмм овсяного печенья, высыпанный в блюдо, стараниями Леденцова перекочевал ближе к Ирке, и она выдавала каждому по штучке. Одного кофейника не хватило — сварили второй. И ветчины с сыром не хватило. Петельников принялся открывать консервные банки разных форм и объемов. Но больше всего удивило, что они все вместе съели буханку черного хлеба.

Ребята требовали историй. Бледному нравились с погонями и стрельбой, вроде ловли Гундосого; Грэг предпочитал запутанные с ошарашивающими концовками; Ирка просила про любовь. Но Петельников рассказывал то, что могло вспомнить усталое сознание.

Например, про того же гражданина Грешило, прилетевшего из другой цивилизации. Уголовный розыск заинтересовала не его ракета, кстати, стоявшая в ванной и очень походившая на стиральную машину, а десятки людей, платившие ему за показ. Когда пришли к Грешило, или к Грешиле, чтобы пригласить в милицию, то обнаружили записку, в которой он сообщал, что вернулся на свою, или в свою, цивилизацию. Улетел, короче.

Петельников вспомнил про подростка, который начал раскурочивать легковушку ветерана войны. Тот его схватил, привел домой, рассказал про свое детство и бои; они пили чай всю ночь.

Вспомнил капитан историю про хулигана восемнадцатилетнего, арестованного и посаженного, и про девушку, которая требовала посадить тоже и ее с ним в одну камеру; это смешное желание и помогло установить истину и выпустить парня.

Рассказал Петельников про подростков-помощников, которые прочесали весь район и отыскали маленькую штучку, помогшую раскрыть большое преступление… Про того тигра рассказал, которого они задержали, то есть поймали, всем райотделом… Заодно и про ручного медведя вспомнил, убитого директором лесопарка ради мяса и шкуры… Как ловили под городом Лешего, нападавшего на грибников…

Когда Петельников устал, Бледный невнятно пробубнил:

— Я Желтка, то есть Бориса, уважаю…

— И правильно делаешь.

— Как бы мне на сыщика, на оперуполномоченного выучиться?

— Я же тебе сказал про две главные мужские работы… Переделать себя и переделать мир. Ну, мир пока оставь, но с себя начни.

— А как… с себя?

— Эдуард, у меня тридцать три условия. Но сперва три. Не курить. Один неопытный оперативник закурил в засаде и спугнул запахом дыма. Не пить. Как-то оперативник выпил бутылку пива и позабыл пароль. Стать классным монтажником.

— Монтажником-то зачем?

— Нужны технические знания. Знал бы я сопротивление материалов — догадался бы сегодня, что пуля бачок пробьет.

Их разговор слушали. Ирка вдруг вклинилась:

— Про Валентину-то с ребенком забыли?

— Да, у нас есть дела, — встрепенулся Леденцов, готовый расцеловать Ирку за ее добрую память.