Вопрос был в другом, каким образом мне предстоит приобщаться к земной любви.

    Прасковья, оказавшись лишенной плодов, жалко взглянула на меня, сказалось стадное чувство, обида оказаться обделенной. Я незаметно ей подмигнул.

    -  Пусть непосвященный погрузится в праздник и познает сладость любви небесной! - продолжил Георгий.

    Кажется, он решил опять опоить меня своей «Виагрой». Пить эту дрянь я не стал бы ни под каким видом, но пока опасность не стала реальной, смолчал.

    -  Пусть готовящиеся уйдут в чертоги сладострастия и насладятся откровением, - резюмировал он.

    Под чертогами, скорее всего, подразумевались темные кладовки. Я понял, что он хочет, встал и взял за руку Прасковью.

    Все участники смотрели, как мы отправились во внутреннюю часть избы. Что было на собрании дальше, я не знаю. Если мои подозрения о сексуальной эксплуатации красивых обитателей трактира имели основания, то, по логике, должна была следовать разводка: кому какого ближнего им предстояло возлюбить, как самого себя. Я вспомнил, что за плотские радости Федора с двумя гетерами с меня содрали шестнадцать золотых дукатов, сумму совершенно нереальную для этого времени, из чего можно было заключить, что доходы у Георгия и компании, если она существует, совсем нешуточные.

    -  Где будем праздновать? - спросил я девушку, когда за нами закрылась дверь, и мы оказались в темноте.

    -  Где тебе хочется, - ответила она.

    -  Давай здесь, - предложил я, толкнув первую попавшуюся дверку.

    Мы, согнувшись, Прасковья слегка, а я в три погибели, вошли в тесное душное помещение. Запах тут был, мало сказать, омерзительный, тошнотворный. Воняло так, как будто здесь живут несколько бомжей..

    -  Пойдем отсюда, - воскликнул я, выскакивая в общий коридор, - тут дышать нечем.

    Теперь помещение для приобщения к прекрасному я выбирал исключительно по запаху. В конце концов, мы оказались в той же каморке, где сидели до этого. Девушка, одурманенная успокоительным, кажется, не понимала, что я ищу. Скорее всего, не ощущала запахов.

    -  Ты давно здесь живешь? - спросил я, когда мы устроились на голых нарах.

    Прасковья, как мне показалось, не сразу поняла вопроса. Я повторил. Она, наконец, ответила:

    -  Не знаю, наверное, давно.

    -  Сколько тебе лет? - поинтересовался я, уже без надежды на правильный ответ.

    -  Не знаю, я в счете не сильна.

    Больше, собственно, говорить нам было не о чем, но я спросил:

    -  Ты помнишь тех, кого возлюбила?

    -  Нет, я всех люблю.

    -  Понятно, - сказал я, хотя ничего пока понятно не было. Только то, что одурманены здесь все капитально, а предводитель имеет с этого какие-то дивиденды и, возможно, не только материальные. Предположить, что в нынешние темные времена существуют такие подпольные заведения, было сложно. Но как говорится, факты - упрямая вещь.

    Мы сидели и молчали. Девушка сложила руки на коленях и не шевелилась. Никаких предпосылок к стремлению одарить меня любовью я в ней не замечал. Решил попробовать проверить, насколько ей нравлюсь, спросил:

    -  Я тебе люб?

    -  Да, - быстро, не задумываясь, ответила она и добавила, - мне все люди любы.

    Я другого ответа не ожидал и выяснять подробности не стал.

    -  Скоро принесут напиток? - опять нарушил я утомительное молчание.