Оставалось смотреть на него во все глаза, ведь если царица не признает в нем сына, то у царя могли начаться большие сложности.

    Во время очередного застолья у нас произошел такой разговор:

    -  Матушка уже выехала из монастыря и скоро будет в Москве, - как-то сказал он, стирая со щеки умильную слезу.

    -  Вы ведь давно не виделись, - осторожно начал я, - может быть, она сильно изменилась, да и ты тоже. Когда вы расстались, тебе сколько было?

    -  Мне? Девять лет, - рассеяно ответил он. - Нет, мать всегда мать, как можно ее не узнать! Я как сейчас вижу, она меня на руках держит… Счастливое было время… Мне ведь всего три года сравнялось, когда нас сослали в Углич.

    -  А вдруг она тебя не узнает? - продолжил я тайный допрос.

    -  Кто же в царе сына не узнает? - совершенно неожиданно для меня ответил он, посмотрев остро и весело.

    Честно скажу, Лжедмитрий мне определенно нравился. Не знаю, каким бы он был царем, случись ему распробовать вкус власти и заматереть на престоле, но теперь, молодым человеком, в 1605 году было ему всего двадцать четыре года, на Кремлевском Олимпе он смотрелся хорошо. Был веселым, решительным и лишенным какой-либо чванливости.

    -  Не так уж я изменился, - продолжил он совсем другим тоном, - хотя жизнь у меня была не всегда сладкая. Да, брат, всякое случалось. Иной раз во рту по нескольку дней маковой росинки не держал, голову прислонить места не было.

    -  И где тебя все эти годы носило? - опять задал я наводящий вопрос.

    Биография нынешнего царя, придуманная полит-технологами Бориса Годунова, широко известна, называли его беглым монахом Григорием Отрепьевым, сыном галицкого сына боярского, Богдана Отрепьева. Придумали ему побеги из монастырей и рискованные приключения, но все сведения о нем строились на показаниях единственного свидетеля инока Варлама.

    -  Где я только не побывал, - общо ответил он, - считай, всю землю пешком обошел! Потому и царем стану справедливым, что сам натерпелся холода и голода, насмотрелся горя народного. Меня, брат, на мякине не проведешь! Шалишь! - сердито добавил он, обращаясь явно не ко мне.

    -  Так все говорят, когда только к власти приходят, - в пику ему сказал я, - отоспишься на перинах, наешься с золотых блюд и забудешь обо всем на свете. Не ты первый, не ты последний.

    -  Что об этом сейчас толковать, время рассудит. Зарекаться не стану, но память у меня крепкая, и добро, и зло хорошо помню.

    Внезапно он помрачнел и долго смотрел в одну точку.

    -  С османцами надо решать, - неожиданно перешел он на совершенно новую тему. - Хочу собрать весь христианский мир в один кулак и ударить по Стамбулу! Поедешь послом в Священную Римскую империю?

    -  Куда? - поразился я такому неожиданному и странному предложению.

    -  Нужно прощупать императора, может быть, удастся создать христианский союз против турок. Сигизмунда Вазу я уговорю, а вот других европейских монархов нужно еще уламывать.

    -  Думаю, сейчас еще рано затевать такое дело, - Быстро ответил я. Заниматься совершенно бесперспективными переговорами мне совсем не хотелось. - Вот коронуешься, обменяешься посольствами с другими государями, тогда можно будет и собирать их против Османской империи. Теперь на Руси и без турок проблем хватит.

    -  Как же можно обойтись без турок, когда они всех наших басурман против Москвы подговаривают!

    Такие или подобные разговоры мы вели достаточно часто.