Тут Кирилл понял, что, если он отмолчится ныне, то нанесёт обиду обоим. Да и пошло оно всё к чёрту!

— Мы с Исаевым ходили в разведку, Евгений Борисович, — начал он, — работали в тылу врага, в самом логове комиссаров, да не о них речь. То, что случилось со мной… на днях и этой ночью, началось ещё в сентябре семнадцатого…

Авинов сжато пересказал всё, что произошло в далёкую сентябрьскую ночь, — о Фанасе, о грозном крушении государства, о чудовищных злодеяниях, учинённых народу русскому, о «ценных подарках», оставленных в его памяти, а ныне снова пришедших на ум. Ну хоть не в кремлёвских коридорах…

Выдохшись, чувствуя громадное облегчение — выговорился, наконец! — Кирилл отвалился к стенке.

Все трое долго молчали. Первым заёрзал Исаев.

— Кхым-кхум… — деликатно покашлял он, роясь в багаже, и выудил ещё одну бутылочку.

— Кузьми-ич… — укоризненно протянул Авинов.

— Сельтерская, господин капитан, — строго сказал сибиряк, откупоривая шипучку. — Холодненькая ишшо…

Кирилл с удовольствием осушил стакан. Ух, благодать какая!

— И мне, — попросил Петерс.

Получив требуемое, он, давясь, выпил воду, как водку, и выдохнул.

— Что же делать-то, Виктор Палыч? — осторожно спросил он.

— Меня зовут Кирилл Антонович Авинов. Юрковский — предатель.

Евгений Борисович протянул ему здоровую руку, и Авинов её с чувством пожал.

— Знаете… э-э… Кирилл Антонович, — проговорил Петерс, — я по-настоящему рад нашему знакомству, поскольку за Юрковским числились… хм… грешки, скажем так. Хотя… вы очень на него похожи.

— Потому и занял его место, — суховато сказал Кирилл.

— Я верю вам, Кирилл Антонович, — сказал офицер с проникновенностью, — и в то, что с вами приключилось в прошлом году и нынче, тоже верю. Не потому, что мистик. Просто, слушая вас, я невольно будил в себе скептика, но тот спит беспробудно! Уж слишком всё логично у вас выходило, жёстко, верно. Если желаете знать, я с самого лета ощущаю некую странность. Уж слишком нам всё удаётся! Да нет, я понимаю, сколько сил затрачено, сколько пота и крови пролито, чтобы только потеснить красных, и всё равно… Не бывает же так, чтобы армии всегда сопутствовала удача! А вот теперь у меня в голове всё разом и сложилось. И что же теперь делать станем?

Авинову стало приятно, что этот человек сказал: «мы».

— Больше всего, — признался он, — я боюсь теперь, что знания из будущего не задержатся в моей голове или меня пуля найдёт.

— Правильно, — кивнул Петерс. — Надо все чертежи доверить ватману, всё как есть записать…

— …И доставить нашим! — подхватил Кирилл, вынимая из-под подушки папку для бумаг. — Вот здесь уже многое записано. Дежурная секретарша Ленина стенографировала за мной и всё сдавала Троцкому. Как нам удалось изъять эти бумаги, кто нам помог выйти за кремлёвские стены — это я расскажу только Ряснянскому. Вы уж простите…

Евгений Борисович отмахнулся только.

— Вы правы совершенно! — сказал он. — А… можно взглянуть?

Авинов молча протянул ему папку.

Евгений Борисович принял её здоровой рукой, положил на столик, раскрыл осторожно, словно древний манускрипт.

На стенке у двери висела керосинка с толстым стеклом, и Петерс подкрутил колёсико, делая огонёк поярче, приблизил раскрытую папку к свету поближе, вчитался в записи на листке, лежавшем сверху.