Все национальные политические партии были запрещены, а так называемые силы самообороны — Охранный корпус и Шюцкор — распущены.

На всей территории Финляндии имеет хождение рубль, а официальным языком признаётся русский.

Волна «патриотического» протеста поднялась, но довольно вялая, тем более что Северная армия под командованием генерал-лейтенанта В. Марушевского не позволяет «политических шалостей», а Отдельный корпус жандармов берёт неблагонадёжных под бдительный присмотр.

Дивизия генерала С. Маркова, разросшаяся до сорока тысяч штыков, преобразована в Западную армию.

В настоящее время марковцы ведут бои на территории Эстляндской губернии, утихомиривая как немцев, таки их пособников из Прибалтийского ландесвера и так называемой Народной армии Эстонской республики…

Неожиданно послышался шум оживления в коридоре, смех и говор. С рукой на чёрной перевязи мимо прошёл офицер, темноволосый, невысокий, с упорными серыми глазами.

Его капитанские погоны ни о чём не говорили, но это твёрдое, сильное лицо с широким круглым подбородком, лёгкая, семенящая походка… Петерс!

— Евгений Борисович! — окликнул его Кирилл, волнуясь.

Проходивший мимо офицер резко остановился, с изумлением глядя на Авинова.

— Виктор Павлович?! — радостно воскликнул он. — Живой?!

И полез обниматься.

Кирилл весь скукожился в душе, узнанный как Вика Юрковский.

Ну да ничего, он добудет и честь, и славу под этой опоганенной фамилией!

Да и потом, уж кто-кто, а он её ничем не запятнал.

— Рад! Рад! — говорил Петерс, осторожно тиская Авинова здоровой левой рукой. — А я вот от своих отстал, в госпитале провалялся, догоняю теперь. А вы-то! Как же это, а?

— Не могу сказать, Евгений Борисович, — проговорил Кирилл с улыбкой. — Военная тайна.

В серых глазах Петерса сверкнул огонёк понимания.

— Ах, вот оно что… — затянул он. — Ну, в любом случае, за встречу надо выпить! Как вы считаете?

— Да я только «за»! — рассмеялся Авинов. — А где же вестовой ваш? Ларин, кажется?

Евгений Борисович поскучнел.

— Убили Ларина, — глухо сказал он. — Шальная пуля нашла, и прямо в лоб.

Исаев крякнул в досаде и полез в свою кладь, смутно бурча: «Не извольте беспокоиться, ваши высокоблагородия…»

Вскорости он выудил из недр вещмешка бутылку отменного бургундского.

— Кузьмич! — восхитился Кирилл. — Где взял?

— Где взял, ваш-сок-родь, — гордо ответил ординарец, — там уже нет!

— Тогда я закуску организую, — захлопотал Петерс, выкладывая угощение.

И колбаска домашняя у него припасена была, и сальца шмат, и буханка чёрного хлеба, ещё отдававшего тепло русской печи.

— Ну, за встречу! — провозгласил Авинов, аккуратно разлив вино по гранёным стаканам. — Или давайте сперва Ларина помянем. Хороший был старик…

— Старый солдат, — поправил его Евгений Борисович. — Отменный был человечище…

Все молча выцедили тёрпкое вино, вобравшее в себя соки земли далёкой Франции и её яркое солнце. А после Петерс, посматривая значительно, выудил из мешка штоф «Смирновской». Хорошо пошла…

Авинова как-то сразу разобрало.

Привалившись к стенке купе, он с улыбкой следил за Петерсом, лупившим варёное яйцо. Скорлупу тот аккуратно смахивал на подстеленную газетку.

В 3-м Офицерском полку не было командиров рот, праздновавших труса, но даже среди них Евгений Борисович выделялся полным отсутствием страха смерти и животного волнения.