В 3-м Офицерском полку не было командиров рот, праздновавших труса, но даже среди них Евгений Борисович выделялся полным отсутствием страха смерти и животного волнения.

Он шагал под огнём, испытывая совершенный покой — немного азиатский, нечеловеческий, божественный.

А ведь Петерс вовсе не из потомственных военных.

Сын учителя гимназии, студент Московского университета, он ушёл на Великую войну прапорщиком запаса 268-го пехотного Новоржевского полка.

Вот боевой огонь и опалил его, вскрыл истинную сущность непоколебимого воина Евгения.

Как-то раз полковник Туркул, командир 1-го батальона, рассказал у походного костра, за что Петерс получил своего первого Георгия.

В большой войне, когда Евгений Борисович вернулся из госпиталя на фронт, новоржевцы лежали в окопах под какой-то высотой, которую никак не могли взять.

Только займут, а их обратно вышибут контратакой.

Командир полка сказал Петерсу:

— Вот никак не можем взять высоты. Хорошо бы, знаете, послать туда разведку.

— Слушаю…

«Ночью Петерс выстроил роту и повёл её куда-то в полном молчании, — неторопливо повествовал Туркул, ворочая веткой головешки. — Вдруг выстрелы, отборная ругань, крики, и появился Евгений Борисович — со своей ротой и толпой пленных.

Вместо разведки он взял высоту, и на этот раз прочно.

За ночной бой он и получил орден Святого Георгия…»

— Оставайтесь почивать, господин капитан, — уговаривал Кузьмич Петерса, коего развезло почище Авинова. — Уж я и постелил.

— Хорошо, братец, — покорно кивал Евгений Борисович.

Успокоенно вздохнув, Кирилл и сам прилёг, ибо не было сил удерживать себя равновесно, даже сидючи.

Поезд, покачиваясь и скрипя, глухо отсчитывая стыки, уносил его к Ростову-на-Дону.

Задремав, Авинов сильно вздрогнул, выныривая изо сна в явь, — ему показалось, что рядом присела Даша.

В лёгком платьице, загорелая… Волосы коротенькие ещё, глаза смеются… Потянулась рукою, смешно вытягивая губки, словно дитё собираясь чмокнуть…

Кирилл улыбнулся. Поёрзал, устраиваясь поудобнее.

Интересно, что Дашка делает сейчас, в своём Константинополе?

Там у них тепло… Не до такой степени, конечно, чтобы в тонком ситчике разгуливать — на Босфоре зимой ветры дуют холодные, порою даже снег бывает, хоть и редко.

Если не натопишь печечку, замёрзнешь. Авинов вздохнул, сонно моргая.

Метель, вившаяся над степью, кидала в заиндевевшие окна шуршащие пригоршни снега. Хорошо…

…Он проснулся внезапно, среди ночи, вскидываясь с колотящимся сердцем.

Дико болела голова. Дрожащей рукой Кирилл отёр взмокшее лицо. Опять это с ним…

«Нахлынули воспоминания», называется. Но сегодня уже без обмороков, слава те…

И кажется, без болтовни «под влиянием гипнотизма».

— Господин капитан! — громко зашептал Исаев, свешиваясь с верхней полки. На жилистой шее у него болтался крестик. — Аль приснилось чего?

— Хуже, Кузьмич. Хотя… может, и лучше.

— Ишь ты…

Кряхтя, Кузьмич в одном исподнем ловко спустился, сунул ноги в валенки и накинул на широкие костлявые плечи тулуп.

— Случилось чего? — тихонько спросил он.

— Случилось, — вздохнул Авинов, понимая, что больше не сможет таиться, не выдержит острой внутренней борьбы.

Да и к чему она с тем же Исаевым, товарищем вернейшим, проверенным и перепроверенным?

— Я не сплю, — вымолвил вдруг Петерс вполне трезвым голосом и сел, покряхтывая.