- Даже если и гостил какой Павлик, сейчас его точно нет. Так что ты не соврал. Давай-ка лучше на боковую. Кстати, баня мне действительно помогла, синяки уже не так болят. Так что могу предложить тебе – как гостю – диван.

На самом деле я предложил Виктору диван из вежливости и очень надеялся, что он откажется. Бока у меня все еще болели, и спать на жесткой раскладушке с выпирающими ребрами совсем не улыбалось. Хотя сам я обычно всегда соглашаюсь, когда вижу, что мне предлагают что-то из вежливости, рассчитывая на мой отказ. Да и вообще. Если человек хочет сделать что-то для меня от чистой души, зачем обижать его. А если думает, что я скажу «ну что ты, не надо», а он останется во фраке, то зря – я соглашусь из вредности.

Но Виктор от дивана отказался, и я постарался, чтобы он не услышал моего вздоха облегчения. Что поделать, иногда я бываю противен сам себе.

47.

Он готов был выть от ярости. Выть по-волчьи. Ольгу в больнице стерегли так, что пробраться в палату было просто невозможно. А сын ее куда-то пропал. Он снова и снова набирал знакомый номер, но трубку никто не брал. Или просто не подходит к телефону?

Двигаясь, как сомнамбула, он вышел из дома и поехал на Васильевский. Не прячась, вошел во двор и посмотрел на окна. Было еще слишком светло, чтобы зажигать в квартире свет, даже в этом доме с окнами, выходящими во двор-колодец. И вдруг ему показалось, что в одном из окон шевельнулась занавеска. Он замер. Мелькнул, скрытый тюлем, силуэт, открылась форточка.

- Мальчик, подойди сюда, - позвал он мальчишку, который слонялся по двору в одиночестве, уныло пиная банку из-под пива. – Хочешь заработать десять рублей?

- Сколько? – презрительно скривился тот.

- Пятьдесят.

- Ну?

- Поднимись на третий этаж, позвони в четырнадцатую квартиру. Скажи, что ищешь… ну не знаю, какого-нибудь своего приятеля. Потом спустишься и расскажешь мне, кто открыл дверь. Подробно расскажешь, как он выглядел, понял?

- А если не откроют? Если через дверь спросят, кто там?

- Тогда получишь сорок рублей, а не пятьдесят.

Мальчишка подумал, носком кроссовки перекатывая по асфальту банку, и все же согласился. Медленно, словно давая понять, что надрывается за такую смешную сумму только из-за лени спорить и отказываться, вошел в парадное. Через десять минут мальчишка вернулся и рассказал, как позвонил в дверь, и ему открыл «мужик такой, кудрявый, толстый, нос у него такой, широкий».

- Кого ты спросил?

- Павлика. Это у меня друг есть.

- И что?

- Сказал, что я ошибся. Что никакого Павлика там нет.

- Мужик молодой? Точно толстый и кудрявый?

- Точно, точно. И не молодой совсем. Как мой папа.

- А сколько твоему папе? – он начал злиться и едва сдерживался, чтобы не поддать мальчику.

- Тридцать пять. Нет, тридцать шесть. Или тридцать семь?

Сунув мальчишке пять смятых десяток, он вышел на проспект. В квартире был явно не сын Ольги. Кто-то другой. Мало ли. Может, у соседа ключи от квартиры. Или какой-нибудь родственник Закорчевской.

Или… Он остановился. Или какой-нибудь знакомый Ольгиного сына. И они вполне могли быть в квартире вместе.

Он вернулся во двор. Мальчишка по-прежнему пинал банку.

- Эй, скажи-ка, как тебе показалось, в квартире был еще кто-то? Ты никого не видел? Или не слышал? – спросил он, подойдя к нему.

Мальчишка недовольно сморщился.

- Не видел. И не слышал. Там телевизор работал.

Не обращая на него больше никакого внимания, он со стоном схватился за голову.

- Дядь, вы чего? Вам плохо? – спросил мальчик, но он отмахнулся и снова пошел прочь со двора.

За двумя зайцами. Нельзя гнаться за двумя зайцами.