Установились расценки. Если соискатель пытался писать сам и требовалось лишь править и направлять его, — расценки были одни. Если к написанию диссертации он не прикладывал руку, но добросовестно вникал в содержание и на защите был способен внятно защитить выдвинутые положения, — цена повыше. Если ж приходилось писать за олуха и статьи, и саму диссертацию, да еще и обрабатывать коллег по Ученому совету, ставка, само собой, была наивысшей. Профессору с месячным окладом в 300 долларов предлагалось за написание докторской диссертации тридцать-пятьдесят тысяч. Таких деньжищ не держал в руках отродясь. И что могло остановить его? Нищая научная среда быстро и охотно развратилась.

Обо всем этом Гулевский хорошо знал. Как мог, противодействовал, хоть выглядело это борьбой с ветряными мельницами. Но все-таки со столь неприкрытым плагиатом столкнулся впервые.

— Как хотите, шеф, спускать нельзя, — Резун не унимался. — Коль вам заподло, я сам поеду в ВАК и подниму бучу. Надо притормозить беспредел. Если уж у самого Гулевского воровать не гнушаются, то с остальными и вовсе считаться не станут.

Гулевский написал заявление и через Резуна передал в Высшую аттестационную комиссию.

Через пару дней, тихим весенним вечером, когда Академия уже опустела, дверь в кабинет Гулевского будто сама собой приоткрылась, и в образовавшуюся щелку просочился щуплый человек, в котором Гулевский с нехорошим чувством узнал Юрия Судина.

Недобро сощурился.

— Дверь запирается? — вместо приветствия произнес мертвенно бледный Судин. Поковырялся в замке, подергал и — без паузы бухнулся на колени. От неожиданности Гулевский вскочил на ноги.

— Только сегодня узнал, — невнятно пробормотал нежданный визитер. — Так подставить, так подставить! Поклялись, что будут сами писать! Я ж порядочный человек. Если б только догадывался, что плагиаторами окажутся, да разве ж связался!.. Тем более, нашли, у кого воровать, засранцы!

Он вскинул пытливый взгляд. Повинуясь брезгливому жесту Гулевского, поднялся, отряхнул колени.

— Не верите, — определил он безнадежно. — Если не поверите, всему конец.

— Зачем вам это понадобилось? — сухо спросил Гулевский.

— Что?.. А! Понимаете, я в Госдуме от «Демроссии». Освобождается правовой комитет. Ну, наши меня двинули. Но там, чтоб возглавить, нужна степень. Сказали, все так делают. На надежных вроде людей вывели. Оказалось, — негодяи. Так подставить!

Он остервенело постучал себя кулаком по лбу. Со смятенным видом рухнул на свободный стул.

— Да что я? Если об этой истории пронюхают коммуняки, заплюют все демдвижение. А отложить защиту — значит, отдадим коммунистам ключевой комитет. Вот ведь какова диспозиция.

— Раз уж о диспозиции соизволили упомянуть… — в глазах Гулевского забегали злые искорки. — Ответьте, разлюбезный диссертант, по каким признакам вы разграничиваете общественную опасность и общественный вред при административных проступках?

— Что? — Судин опешил. Разглядел насмешку. — Да понятия не имею. Собирался за неделю до защиты проштудировать. И тут такое! В ВАКе сказали, если до завтра не улажу…

Он взрыднул. По впалым щекам потекли слезы:

— Илья Викторович, дорогой, вы ж — талантище. Идеи, как сеятель из лукошка, горстями разбрасываете; другие подбирают и всю жизнь кормятся. Что вам от одной-двух лишних? Отступитесь. Дружбой детей прошу. Не за себя. За общее дело. Ведь по большому счету оба мы России служим. Не враг же вы демократии.

Врагом демократии Гулевский не был. И историю, хоть и скребло на душе, замял.

Больше они не встречались.