Сейчас это дошло и до Майка, и значит, он тоже заморозился до тех пор, пока мы не заполучим всех остальных. И ты тоже, Инграм. Вы оба останетесь какие сейчас, пока мы не воссоединимся всей пятеркой. Я остался подростком. Вам-то, по крайней мере, удалось подрасти!
– Но мне-то вы рассказали. Даже если я вам поверил, все равно я не дошел до этого сам.
Майкл кивнул:
– Верно, но вместе с первым пониманием пришло еще и знание, что нам позволено раскрыть секрет одному из «нас», чтобы ему не пришлось выяснять самому. Но только одному. Мы с Клинтоном поговорили и решили выбрать тебя.
– И какой же у нас номер? Шестьсот шестьдесят шесть? – Мне не очень удается сарказм, но я надеялся, что он прозвучал в моих словах.
– Этого мы не можем тебе сказать, Инграм. Тебе придется узнать его самому. Но ты узнаешь его чуть погодя, вместе с другими вещами. Теперь, когда мы тебе это рассказали, все начнет сильно меняться. Верно, Клинтон?
Мальчишка фыркнул в пивную бутылку, издав глубокое бульканье.
Я посмотрел на обоих и облизнул губы. Потом сказал:
– Целая душа состоит из пяти частей. У каждого человека есть номер, или форма, или цвет, или что там еще, но лишь некоторые знают об этом. Тем, кто знает, приходится разыскивать остальные, э, дополнительные части по своему номеру. Так?
Они кивнули.
– А если ты так и не узнаешь про всю эту штуку с пятеркой, то всю жизнь будешь чувствовать себя потерянным?
– Верно, Инграм, клянусь богом, это правда. После того как двое поймут это и объединятся, им позволено рассказать еще одному, кто пока не понял. Это ты. А теперь нам осталось найти еще двоих… Я всегда думал, что Клинтон заворожен, или что-то такое, и он следует за мной с каким-то нехорошим замыслом.
– А я всегда думал, что Майк заворожил меня и хочет устранить. Для того-то он и подружился с тобой. Чтобы убрать меня… Но ты знаешь, что мы обнаружили на днях? После того как Майк понял это, мы ужинали вместе, и вдруг нам стало ясно, кто такой был Фанелли!
– Один из вашей группы? Семнадцатый?
– Точно. Потому-то он и приставал к Майку, и потому я в конце концов убил его! Все мы видели что-то друг в друге, и это каждого по-своему сводило с ума… Проблема в том, что, по словам Клинтона, Фанелли был последним, кого из нас он видел до нынешнего случая.
– Ты имеешь в виду меня?
Майкл покачал головой:
– Почти двадцать лет он не видел других. А теперь нашел сразу еще троих, включая тебя.
– И кто же эти другие? – Прежде чем кто-либо из них успел ответить, меня поразила мысль, как скрип покрышек перед столкновением. – Мясной Мужик!
– Верно.
– Ты понял, молодец.
– А кто третий?
– Блэр Даулинг.
– Не могу поверить.
– Мы знали, что ты не поверишь. Поэтому тебе придется кое-что повидать.
– Что?
– Мороженицу.
* * *
Я уже говорил вам, что Майкл жил в Лос-Анджелесе неподалеку от Ларчмонта; я всегда любил этот район. Там есть одна широкая улица, и это, в общем-то, все, но на ней находятся магазинчики, запомнившиеся с детства. Парикмахерская с настоящей крутящейся дверью, киоск, где милая старушка продает книги и поздравительные открытки, тесный зоомагазинчик, откуда доносится знакомое тявканье и скулеж щенят, щебет птиц. Мы часто обедали на этой улице, а потом шли в дешевую лавку, чтобы отправить письма или просто поглазеть и наполниться ощущением пятидесятых годов.
Там есть также маленькая мороженица, где подают хороший пломбир с фруктами.
Было почти пол-одиннадцатого вечера, когда Майкл подрулил к этому заведению. |