|
Не кормит ее Валентин, что ли? — ну конечно, обязательно… При нынешнем упадке образования обеспеченные люди посвящают досуг только накачке мускулов. Сейчас появились нувориши, воображающие себя аристократами и желающие во что бы то ни стало доказать свою якобы принадлежность к ним. Для чего обкупаются безделушками, а то и предметами искусства. — Даша снова выразительно обвела глазами стены комнаты. — У тебя много картин… Пытаются показать себя любителями и знатоками живописи, скульптуры, музыки… Но от этого не становятся аристократами, а остаются такими же нуворишами, убогими, как барак. Что могут изменить тугие денежные мешки? Создать показную обстановку, рассчитанную на восхищенных зрителей? Теперь, когда бизнес занял столь важное место в нашей жизни, ему суждено поглотить хрупкие создания рук человеческих, которые мы привыкли называть искусством и литературой. Им остается либо приспособиться, либо погибнуть. Вот когда я вижу всякий эксклюзив и культуру напоказ, то начинаю немного понимать революционеров семнадцатого года. Тогда тоже ведь так было, и дворяне вели себя по такому же принципу: мы — люди, остальные — народ. В конце концов, терпение кончилось… И вот он тебе — переворот!
А ты здорово изменилась, дочка станционного смотрителя… Двоеточие, за которым неизвестно что последует… Да разве кто-нибудь нуждается в ее дурацких умозаключениях?! Нужны, как бомжу визитка… Михаил помрачнел и злобно прищурился. — В одной латиноамериканской стране каждый год — переворот. Такая традиция. Он планируется каждый год на определенное число, народу сообщается, и начинается праздник, танцы, накрываются столы и приглашаются все желающие на это шоу — государственный переворот! Вот такая хохма. Политика, в полном смысле превращенная в игру. Можно и еще примитивнее: сейчас перевернем все столы — вот и будет переворот! Дашка усмехнулась. Серые, осенние глаза… — А считать чужие деньги — любимое занятие дураков и бездельников. Ты пришла сюда меня учить уму-разуму? — Михаил накалялся все сильнее. Хорошенькое у них получилось свидание… После стольких-то лет разлуки… — И не думала! — Дашка глянула честным и открытым взглядом. — Ты пригласил — я пришла… А что ты от меня хотел, Миша? Что хотел?.. Если бы он мог сам это понять… Что хотел… Но как здорово эта стерва наловчилась притворяться дурой… Дашка мило склонила головку набок. Раньше у нее не было этой манерности… А ты все-таки вправду шлюха, дочка станционного смотрителя! В самую точку!.. Почему его вообще это волнует?! Прав был Митенька, ни к чему было затевать эти благоглупости… Они стали полностью несозвучны. Да полно, были ли они созвучны хоть когда-нибудь?! Но Дашка… Живая… Настоящая… Сидящая напротив него… Каховский искоса, прищурившись, рассматривал ее. Никто и никогда не сумеет объяснить, почему мужчина выбирает именно эту, а не другую женщину. Что в ней такого особенного, именно в этой?.. Да ничего… Дашка… Михаил прерывисто вздохнул. Что в ней такого?.. В ней ему грезилось и желание, и обещание любви, и грусть по ней… По той, прошедшей или несостоявшейся… Или он все это себе выдумал? В любви, неожиданно подумал Каховский, всегда наступает минута, когда чувство достигает своего предела, когда в нем не остается ничего сознательного, рассудочного и даже ничего чувственного. Парадокс… Но истина. — Останься со мной! — внезапно выпалил он. Дашка изумленно откинулась на спинку кресла. — То есть… как это… остаться?.. — Навсегда…. — прошептал Каховский. |
