Три минуты – и я знал о камере все, что только можно. Интересно, что мне делать остальные двадцать лет? И тогда я решил удовлетворять свое любопытство строго ограниченными дозами. Времени будет много, а событий мало, и каждое новое впечатление следовало запасать впрок и обсасывать, не торопясь и ревниво.

Стены камеры вдруг ощутились особенно остро. Я почувствовал, как они зловеще высятся надо мной, толстые и мощные. Только спустя четверть часа я смог преодолеть приступ клаустрофобии и унять дрожь.

Я тут же нарушил свое решение о дозировании впечатлений и принялся читать информационную брошюру. Впрочем, это было абсолютно необходимо. Я – новичок в этой школе, и чем скорее разберусь в ее механике, тем лучше. Тюремные старики могли сыграть не одну шутку с зеленым новичком, а я не хотел стать легкой жертвой для них.

Брошюрка содержала любопытную информацию. Я узнал, что рубашка, находящаяся в камере, – ночная; что свет выключается в десять тридцать, а подъем происходит в шесть тридцать; что мне должны выдавать бритву, которую после бритья нужно возвращать. Там содержались и другие полезные сведения, даже такие, которые можно было использовать для освобождения.

К примеру, я мог обратиться в кассационный суд, а в случае неудачи – к генеральному прокурору, чтобы мое дело рассмотрела Палата Лордов. Я имел право направить петицию Министру внутренних дел и написать члену парламента, за которого голосовал.

Ничего этого я не собирался делать. Мои отношения с Министром слишком далеки от приятельских, а мой член парламента был недосягаем, ибо находился где‑то за шесть тысяч миль.

Я прочел брошюру от корки до корки и начал читать ее снова. Делать было нечего, и я решил заучить этот проклятый текст наизусть. Однако, читать пришлось недолго – в камере выключили свет.

4

Раздался звук колокола, и я, открыв глаза, не сразу сообразил, где нахожусь. Быстро одевшись, свернул постель и поставил ее на пол в одном из углов камеры. Затем сел на стул и стал ждать. Послышалось металлическое кляцанье замка, и кто‑то посмотрел на меня в глазок.

Дверь открылась, вошел тюремный надзиратель. Я встал. Он внимательно осмотрел камеру и затем уставился на меня.

– Ты новенький. Читал эту штуку? – он кивнул в сторону брошюры.

– Читал.

– Постель поставлена не в том углу, а книжка должна висеть там, где висела. Ну ничего, научишься. Я тебе вот что советую: делай, что тебе говорят, и все будет в порядке. А теперь бери парашу и готовься опорожнить ее.

– Я не пользовался ею.

– Это неважно, все равно есть процедура выливания из параши, – сказал он жестко. – Помни, что я тебе сказал. Делай, что тебе говорят. Это тебе урок номер один.

Я взял парашу и вышел вслед за ним на галерею. Там уже стояли люди, и у каждого в руке был горшок, распространяя отвратительный запах.

– Пошли! – раздался крик.

Я пошел вперед и увидел, что должен вылить содержимое своей параши в один чан, а прополоскать ее в другом. Подмечая, как действовали другие, я проделал все это и возвратился в камеру.

Надзиратель снова вошел в камеру.

– Можешь есть здесь, если хочешь. Пищу всем дают внизу в зале, но тебе, пока ты еще не привык к обществу, разрешено взять поднос и принести его сюда.

Мне, действительно, не хотелось ни с кем общаться. Я и так изо всех сил старался держать себя в руках.

– Благодарю, – сказала я и почувствовал, как мой голос дрогнул.

Надзиратель с иронией посмотрел на меня.