Было бы интересно почитать его мемуары. Сорокин о себе и своем жизненном пути прямо никогда не говорил, о прошлых подвигах не распространялся. Да что там, точно даже не было известно, сколько ему лет.

– Ваня, сколько лет Николаичу? – спросил Сергей.

Остапчук, который порядком запарился, водворяя Машкина на отдых, огрызнулся:

– Я тебе что, справочный стол? Почем мне-то знать?

С протоколом о пьяном дебоше он справился быстро, дело привычное. Теперь он корпел над описью всего изъятого у задержанного имущества. Зная Машкина не первый год, он был в курсе, что это необходимо: протрезвеет, заявит на голубом глазу, что вредители в погонах у рабочего человека похитили последние крохи, и пойдет заниматься любимой писаниной «куда следует» – с него станется.

В карманах же у Машкина было пестро и разнообразно. Набор вещиц из карманов путевого обходчика мог бы сделать честь даже приснопамятному Вите-пестренькому, городскому дурачку, обожавшему навешивать на себя всякое. Разница лишь в том, что у Машкина был пунктик на пуговицах разной степени подозрительности, вот они-то, бережно завернутые в бумажки, занимали полстола.

Остапчук пыхтел, проводя инвентаризацию хлама, Акимов, вздыхая, страдал по поводу того, как в письменной форме изложить происшедшее.

Тут, как в старые добрые времена, неслышно и внезапно возник капитан Сорокин.

– Что, братва? Трудимся? – бодро вопросил он и, не дожидаясь ответа, одобрил: – Молодцы, молодцы. Давайте прервемся, чайку погоняем.

Чаем не обошлось, слишком много всего надо было обсудить.

– Я тебе, Иван Саныч, по гроб обязан, – серьезно говорил Сорокин. – Если бы не ты – мне не с вами тут сидеть, а совершенно в другом месте. Еле отмахался от стаи товарищей.

– То есть?

– То и есть. Заявились. Сперва особист, забавник такой, сопляк, по-отечески задушевно ставил разнообразные вопросы: кто такая, почему у тебя была. Ну и, само собой, где пребывал ввечеру, в период времени, совпавший с предполагаемым моментом смерти. На ковер вызвали, уже скоро. – Вздохнув, покаялся: – Уж извини, зря рявкнул на тебя.

– Да что там, – свеликодушничал Остапчук и тотчас спросил: – Где были-то, Николай Николаевич?

Сорокин пригубил полстопки, отставил:

– Дожил. Теперь не больше полсотни в день. Надо растягивать. Что ж, расскажу, нечего темнить, тут только стыдиться. Я ждал, что она в госпиталь приедет, – не дождался. Побесился, побегал по потолкам и решился – женюсь, не хочу один помирать. Рассудил так, что поостынет, не сегодня, так завтра непременно приедет, я ей кольцо и вручу. Ромео на пенсии. И денег-то с гулькин нос! Да и где купить-то и когда? Днем процедуры, обходы. Тут черт меня и дернул… в общем, сбежал я из больнички, чтобы кольцо купить.

– Вечером? – машинально удивился Акимов и тотчас язык прикусил, увидев, что лысина капитанская начинает багроветь.

– Я не в Ювелирторге его брал, – напряженно, хотя и вежливо отозвался Николай Николаевич. – В скупке, на бульваре.

– Рождественском? – невинно осведомился Остапчук.

– На нем. Заведующим там давний мой должник, можно сказать, крестничек. А ты, между прочим, откуда… ах ты, жук-многознатец!

Иван Саныч ухмыльнулся:

– Не один вы у нас умник. Да и просто все: пешком от госпиталя это бульвар ближайший, и, потом, случайно получилось, слово за слово и выяснил. Только, Николай Николаевич, неувязочка: скупка там не ювелирная, тряпки.