Один из мужичков,
последний, шел как-то необыкновенно смешно, расставив руки и свесив набок
голову, на которой была длинная мужичья шапка, гречневиком. Вся фигура его
цельно и ясно обозначалась на белом снегу.
- Ишь, братан Петрович, как оболокся! - заметил один, передразнивая
выговором мужиков. Замечательно, что арестанты вообще смотрели на мужиков
несколько свысока, хотя половина из них были из мужиков.
- Задний-то, ребята, ходит, точно редьку садит.
- Это тяжкодум, у него денег много, - заметил третий.
Все засмеялись, но как-то тоже лениво, как будто нехотя. Между тем
подошла калашница, бойкая и разбитная бабенка.
У ней взяли калачей на подаянный пятак и разделили тут же поровну.
Молодой парень, торговавший в остроге калачами, забрал десятка два и
крепко стал спорить, чтоб выторговать три, а не два калача, как следовало по
обыкновенному порядку. Но калашница не соглашалась.
- Ну, а того-то не дашь?
- Чего еще?
- Да чего мыши-то не едят.
- Да чтоб те язвило! - взвизгнула бабенка и засмеялась.
Наконец появился и пристав над работами, унтер-офицер с палочкой.
- Эй вы, что расселись! Начинать!
- Да что, Иван Матвеич, дайте урок, - проговорил один из
"начальствующих", медленно подымаясь с места.
- Чего давеча на разводке не спрашивали? Барку растащи, вот те и урок.
Кое-как наконец поднялись и спустились к реке, едва волоча ноги. В
толпе тотчас же появились и "распорядители", по крайней мере на словах.
Оказалось, что барку не следовало рубить зря, а надо было по возможности
сохранить бревна и в особенности поперечные кокоры, прибитые по всей длине
своей ко дну барки деревянными гвоздями, - работа долгая и скучная.
- Вот надоть бы перво-наперво оттащить это бревнушко. Принимайся-ка,
ребята! - заметил один вовсе не распорядитель и не начальствующий, а просто
чернорабочий, бессловесный и тихий малый, молчавший до сих пор, и,
нагнувшись, обхватил руками толстое бревно, поджидая помощников. Но никто не
помог ему.
- Да, подымешь небось! И ты не подымешь, да и дед твой, медведь, приди,
- и тот не подымет! - проворчал кто-то сквозь зубы.
- Так что ж, братцы, как начинать-то? Я уж и не знаю... - проговорил
озадаченный выскочка, оставив бревно и приподымаясь.
- Всей работы не переработаешь... чего выскочил?
- Трем курам корму раздать обочтется, а туда же первый... Стрепета!
- Да я, братцы, ничего, - отговаривался озадаченный, - я только так...
- Да что ж мне на вас чехлы понадеть, что ли? Аль солить вас прикажете
на зиму? - крикнул опять пристав, с недоумением смотря на двадцатиголовую
толпу, на знавшую, как приняться за дело. - Начинать! Скорей!
- Скорей скорого не сделаешь, Иван Матвеич.
- Да ты и так ничего не делаешь, эй! Савельев! Разговор Петрович! Тебе
говорю: что стоишь, глаза продаешь!. |