|
Видел поэта из неизвестных. Он ходил по Нури Базару и продавал шляпу с головы, Кацо смеялись над ним. Он стыдливо улыбался и объяснял, что не шутит. Шляпу продает потому, что у него деньги украли. Он лгал! У него давно уже не было денег. И он три дня не ел... Потом, когда мы пополам съели фунт чурека, он признался. Рассказал, что из Пензы едет в Ялту. Я чуть не засмеялся. Но вдруг вспомнил: а я?.. Чаша переполнилась. В двенадцать часов приехал «новый заведывающий». Он вошел и заявил: – Па иному пути пайдем! Не нады нам больше этой парнографии: «Горе от ума» и «Ревизора». Гоголи. Моголи. Свои пьесы сочиним! Затем сел в автомобиль и уехал. Его лицо навеки отпечаталось у меня в мозгу. Через час я продал шинель на базаре. Вечером идет пароход. Он не хотел меня пускать. Понимаете? Не хотел пускать!.. Довольно! Пусть светит Золотой Рог. Я не доберусь до него. Запас сил имеет предел. Их больше нет. Я голоден, я сломлен! В мозгу у меня нет крови. Я слаб и боязлив. Но здесь я больше не останусь. Раз так... значит... значит... XIV. ДОМОЙ Домой. По морю. Потом в теплушке. Не хватит денег – пешком. Но домой. Жизнь погублена. Домой!.. В Москву! В Москву!! В Москву!!! ......................................................... Прощай, Цихидзири. Прощай, Махинджаури. Зеленый Мыс! Часть вторая I. МОСКОВСКАЯ БЕЗДНА. ДЮВЛАМ Бездонная тьма. Лязг. Грохот. Еще катят колеса, но вот тише, тише. И стали. Конец. Самый настоящий, всем концам конец. Больше ехать некуда. Это – Москва. М о с к в а. На секунду внимание долгому мощному звуку, что рождается в тьме. В мозгу жуткие раскаты: C’estlalu u ttefina a le! …L’Internationa a a le{6} И здесь – так же хрипло и страшно: С Интернационалом!! Во тьме – теплушек ряд. Смолк студенческий вагон... Вниз, решившись наконец, прыгнул. Какое то мягкое тело выскользнуло из под меня со стоном. Затем за рельс зацепился и еще глубже куда то провалился. Боже, неужели действительно бездна под ногами?.. Серые тела, взвалив на плечи чудовищные грузы, потекли... потекли... Женский голос: – Ах... не могу! Разглядел в черном тумане курсистку медичку. Она, скорчившись, трое суток проехала рядом со мной. – Позвольте, я возьму. На мгновенье показалось, что черная бездна качнулась и позеленела. Да сколько же тут? – Три пуда... Утаптывали муку. Качаясь, в искрах и зигзагах, на огни. От них дробятся лучи. На них ползет невиданная серая змея. Стеклянный купол. Долгий, долгий гул. В глаза ослепляющий свет. Билет. Калитка. Взрыв голосов. Тяжко упало ругательство. Опять тьма. Опять луч. Тьма. Москва! Москва. Воз нагрузился до куполов церквей, до звезд на бархате. Гремя, катился, и демонические голоса серых балахонов ругали цеплявшийся воз и того, кто чмокал на лошадь. За возом шла стая. И длинное беловатое пальто курсистки показывалось то справа, то слева. Но выбрались наконец из путаницы колес, перестали мелькать бородатые лики. Поехали, поехали по изодранной мостовой. Все тьма. Где это? Какое место? Все равно. Безразлично. Вся Москва черна, черна, черна. Дома молчат. Сухо и холодно глядят. О хо хо. Церковь проплыла. Вид у нее неясный, растерянный. Ухнула во тьму. Два часа ночи. Куда же идти ночевать? Домов то, домов! Чего проще... В любой постучать. Пустите переночевать. Вообража аю! Голос медички: – А вы куда? – А не знаю. – То есть как?.. ...Есть добрые души на свете. Рядом, видите ли, комната квартиранта. Он еще не приехал из деревни. На одну ночь устроитесь... |
