— Ну, почти две, — отмахнулась она. — Хватит пока, ладно? Лариса, конечно, дрянь, да и черт с ней. Давай по домам.

Я согласилась, конечно. А что мне оставалось делать?

По дороге домой я все пыталась выстроить хронологию той роковой пятницы и чуть раньше. Получался сущий бред. В четверг Света бьется в истерике, ибо ее верный и благородный — о да, благородный, хотя крутит со Светой прямо при жене и при детях — возлюбленный почему-то не считает беременность достаточно веской причиной для свадьбы.

В общем, мужики — сволочи, а жизнь не удалась.

Однако уже на следующий день Света сияет от счастья и всем рассказывает — да не просто так, а объезжает ради этого всех более-менее важных знакомых — о предстоящей свадьбе. Причем жениха не называет. И, по правде сказать, никого, кроме нее самой, сообщение о грядущем счастье особенно не интересует.

График передвижений будущего трупа был вполне ясен — включая промежуток времени между Крытым рынком и Дворцом Культуры (то бишь, студией). Как ни прикидывай, его хватило бы только, чтобы добраться от одной точки до другой.

И вот где в таком случае Света получила отраву? На свидании с Максимом Ильичом? Бессмысленно. Выслушав страстную речь о «благородном женихе», Казанцев должен был вздохнуть с облегчением, ибо проблема (если она и была) исчерпалась сама собой. Никаких причин избавляться от Светы у Ланкиного аманта не было.

Оставался «благородный жених» — неизвестно, кто он и где его искать — который, возможно, подвозил Свету к ДК и, не исключено, по дороге ее и отравил.

Впрочем, за сорок минут, что потребовались мне на дорогу, я успела отказаться от версии «будущий муж» (по причине полной ее туманности) и придумать взамен три других, несравненных по своему идиотизму. Согласно первой из них Света покончила с собой (а после, вероятно, вернулась с того света за Наташей). Две другие были еще дурее: одна затрагивала жену господина Казанцева, другая и вовсе Ланку. Додумать все сочиненные версии я собиралась уже дома.

Добравшись до подушки, я опять вспомнила Лидусю…

Утром — хотя какое там «утром», проснулась почти в полдень — мои вечерние рассуждения выглядели более чем забавно. Хотя отчасти и любопытно — вот ведь до чего может довести человека неуемная фантазия, сдобренная усталостью.

Еще смешнее было то, что для полной ясности требовалось всего-навсего выспаться.

«Спартак» — чемпион!

Старик Хоттабыч

— Батюшки! То не дозовешься, то сама без звонка является, — таким вот приветствием встретила меня Лидуся. Вот что мне в ней ужасно нравится — тут можно не ломать голову, а не врут ли тебе из… м-м… вежливости. В этом смысле Лидуся честнее швейцарского банка: либо да, либо нет, а изящные манеры пусть на гвоздике повисят. Здесь можно не придумывать оправданий своему появлению — дескать, была рядом по делам или еще что-нибудь — пришла и пришла. Ежели ты не в тему, так и скажут, мол, отправляйся в туман. Зато уж если тебя принимают, можешь не сомневаться — тебе и в самом деле рады.

— Может, я не ко времени?

— Заходи, чего на пороге стоишь! — она втащила меня в прихожую. — Времени навалом. Витька сегодня поздно будет.

Мне сразу вспомнилось знаменитое «до пятницы я совершенно свободен». Но, чтобы вернуться к «той» пятнице, пришлось приложить немало усилий.

Устроились мы в «зале», так что я наконец удостоилась счастья лицезреть знаменитый стол. Стол был и впрямь хорош: большой, круглый, темное стекло столешницы заставляло вспоминать о лесных озерах и глубоких омутах, может быть, даже тихих. И ездил, и крутился он совершенно беззвучно.