– Гриша, это твой отец! – возглас Софьи прорвался в затуманенный разум.

Белов вдруг ощутил во рту вкус крови и медленно разжал челюсти, выпуская руку отца, прокушенную насквозь. Петр Григорьевич стоял и в ужасе смотрел на огромного, злобно скалящегося волка, чья шерсть отливала рыжиной.

– Гришка, не балуй… – прошептал он бескровными губами и закатил глаза. Лакей едва успел подхватить падающее тело.

Чувствуя угрызения совести, Григорий взглянул на побледневшую Софью, та вскочила и бросилась к отцу.

– Будь проклята эта ведьма! – вдруг произнесла Евдокия Андреевна, ни к кому не обращаясь. – Будь проклята!

Мать говорила, точно выплевывала слова, с омерзением смотря на волка, когда-то бывшего её сыном. Тот не торопился преображаться или же каяться в содеянном.

Лакеи уложили Петра Григорьевича на диван, и один из них поспешил за теплой водой и бинтами. Софья взяла ножницы для рукоделия и начала разрезать рукав камзола, чтобы осмотреть раны на руке. Кровь все еще сочилась, пропитывая ткань рубашки, и Григорий почувствовал угрызения совести от содеянного.

– Ей теперь грехи всю жизнь замаливать! – хмыкнула Лукерья, которой надоело лежать без внимания. Она выпрямилась и расправила кружева на платье. – Так блуднице и надо!

Рык вырвался сам, младшая сестра взвизгнула, вжимаясь в спинку кресла.

– Гриша! Хватит! – строго прикрикнула на брата Софья. – И так вон дел натворил!

Тот фыркнул, но послушался, вновь преображаясь в человека. Бросив быстрый взгляд на отца и убедившись, что раны не опасны, а сознание Петр Григорьевич потерял скорее от нервного потрясения, Белов подошел к Лукерье.

– Выкладывай все, – потребовал гвардеец.

– Вот еще! – усмехнулась та, явно наслаждаясь тем, что оказалась в центре внимания.

– Лучше по-хорошему скажи! – потребовал Белов, нависая над сестрой.

– А по-плохому что будет? – вспыхнула Лукерья.

– То, милая сестрица, что иначе и тебя и отца будет допрашивать граф Шувалов и не здесь, а в крепости Апостольной! – огрызнулся Григорий, демонстрируя перстень, отданный ему начальником Тайной канцелярии. Перекрещенные перо и шпага на печатке говорили сами за себя.

– Шувалов? – при имени начальника тайной канцелярии Лукерья испугано заозиралась. – А он при чем?

– При том, что похищение фрейлины императрицы – преступление государственное! – рыкнул Белов. – И ответ за него держать придется по всей строгости закона!

Лукерья побледнела и вцепилась в подлокотник.

– Как государственное?

– Ты сестру не пугай! – Евдокия Андреевна хмуро посмотрела на сына. – Исключена девка твоя из списков. Петр Григорьевич лично прошение подавал.

Григорий вновь скрипнул зубами и хмуро взглянул на Софью. Но в этот момент принесли ткань для перевязки, и сестра вновь повернулась к отцу.

Белов скрипнул зубами и направился к выходу, понимая, что зря потерял время. Ни мать, ни Лукерья добровольно не расскажут, а вмешивать Шувалова в это в общем-то семейное дело не хотелось.

На душе скребли кошки. Предательство отца, а потом и младшей сестры и равнодушие Софьи ощутимо задели преображенца. Хотелось перекинуться волком, долго бежать по лесу, а потом, на поляне завыть на луну, чей белесый силуэт уже появился на голубом небе.

Но сначала надо было найти Настю. Прижаться к ней, вдохнуть аромат мяты, исходивший от ее волос и забыться в объятиях ведьмы.

– Ты не девку эту ищи, а грехи замаливай! – крикнула мать вслед.