|
Фелисите, несмотря на то, что у нее самой был прекрасный дом на площади Супрефектуры, втайне завидовала маленькому покойному домику Муре с тою необузданной ревностью старой торговки, богатство которой составилось вовсе не из мелких сбережений, скопленных за прилавком. Фелисите поцеловала Марту в лоб, словно той было все еще только шестнадцать лет; затем протянула руку зятю. Обыкновенно разговор их был полон взаимных колкостей, прикрытых тоном деланной любезности. – Ну что, смутьян? – спросила она его, улыбаясь. – Жандармы еще не приходили за вами? – Пока еще нет, – ответил он также с усмешкой. – Они ждут распоряжения об этом от вашего супруга. – Как это мило сказано! – воскликнула Фелисите, и глаза ее сверкнули. Марта умоляюще посмотрела на мужа, который действительно хватил через край. Но он уже разошелся и продолжал: – Что же это мы так невнимательны, принимаем вас в столовой? Прошу покорно в гостиную. Это была одна из его обычных шуток. Принимая Фелисите у себя, он таким образом высмеивал ее манеру важничать. Напрасно Марта возражала, говоря, что и в столовой хорошо, – он настоял, чтобы они перешли за ним в зал. Там он бросился открывать ставни, передвигать кресла. Зал, в который обыкновенно никто не входил и окна которого большею частью были закрыты, представлял большую нежилую комнату, где в беспорядке стояла мебель в белых чехлах, пожелтевших от сырости, проникавшей из сада. – Просто невыносимо, – пробормотал Муре, стирая пыль с небольшой консоли, – у этой Розы все в запустении. И, обратясь к теще, он произнес тоном, в котором сквозила ирония: – Извините, что принимаем вас в таком бедном домишке… Не всем же быть богатыми. Фелисите задыхалась от бешенства. Она пристально посмотрела на Муре, готовая вспылить, но, сделав над собою усилие, медленно опустила глаза; затем, подняв их снова, произнесла любезным тоном: – Я только что была у госпожи Кондамен и зашла сюда справиться, как вы поживаете, мои дорогие… Что дети, здоровы? Как вы себя чувствуете, милый Муре? – О, мы все чудесно себя чувствуем, – ответил он, совершенно пораженный этой небывалой любезностью. Но старуха не дала ему времени перевести разговор снова на враждебный тон. Она стала расспрашивать Марту о целой бездне мелочей; выказала себя доброй бабушкой, попеняв своему зятю, что тот не отпускает к ней почаще «мальчиков и малютку»: ведь она всегда так рада их видеть! – А кстати, – сказала она как бы мимоходом, – уже октябрь, и я, по примеру прежних лет, возобновляю свои приемные дни, свои четверги. На тебя ведь можно рассчитывать, не правда ли, милая моя Марта? А вы, Муре, не соберетесь ли как нибудь? Полно вам дуться на нас! Муре, которого вкрадчивое сюсюканье его тещи начинало тревожить, был застигнут врасплох. Этого приглашения он совсем не ожидал; он не нашелся, что сказать, и удовольствовался ответом: – Вы отлично знаете, что я не могу бывать у вас… Вы принимаете много таких лиц, с которыми мне было бы неприятно встречаться. Притом я не желаю соваться в политику. – Но вы ошибаетесь! – возразила Фелисите. – Повторяю вам, ошибаетесь, Муре! Разве моя гостиная – клуб? Вот уж чего я совсем не хотела бы. Всем в городе известно, что я только к тому и стремлюсь, чтобы сделать пребывание в моем доме приятным. Если и болтают у меня о политике, так разве потихоньку, где нибудь в уголку, уверяю вас! Да и эта политика мне уже изрядно надоела… Отчего это вы так говорите? – У вас бывает вся эта шайка супрефектуры, – угрюмо пробормотал Муре. – Шайка супрефектуры? – повторила она. – Шайка супрефектуры? Да, меня посещают эти господа. Но ведь в последнее время господин Пекер де Соле не очень часто заходит к нам; мой муж напрямик сказал ему по поводу последних выборов, что он позволил себя одурачить. |
