|
Они не знают нашего края, не пользуются влиянием, да и силы то у них уж больно маленькие. Меня уверяли, что если бы выборы прошли для него удачно, Пекер де Соле был бы назначен префектом. А теперь – пиши пропало! Он надолго застрянет в супрефектах. Интересно, что они такое придумают, чтобы свалить маркиза. Ведь они обязательно что нибудь да придумают и так или иначе постараются завоевать Плассан. Он поднял глаза на аббата, на которого некоторое время не смотрел. Тот стоял, весь насторожившись, с загоревшимся взглядом, и напряженно его слушал. Заметив это, Муре сразу же осекся. Вся его осторожность мирного буржуа тотчас же пробудилась. Он почувствовал, что наговорил лишнего, и потому раздраженно буркнул: – В конце концов, я ровно ничего не знаю. Люди болтают столько всякого вздора!.. Я хочу только одного – чтобы мне не мешали жить спокойно. Он охотно бы отошел от окна, но ему было неудобно сделать это сразу после того, как он так разоткровенничался. Он начал догадываться, что если один из них и позабавился насчет другого, то уж во всяком случае не ему досталась выигрышная роль. Аббат, по прежнему невозмутимо спокойный, продолжал посматривать то на один сад, то на другой. Он не сделал ни малейшей попытки вызвать Муре на продолжение беседы. А тот, с нетерпением ожидавший, чтобы у кого нибудь из домашних появилась счастливая мысль позвать его, облегченно вздохнул, когда на крыльце появилась Роза. Она подняла голову и крикнула: – Ну что, сударь, будете вы сегодня обедать?.. Уже четверть часа, как суп на столе. – Хорошо, Роза, иду, – ответил Муре. Он извинился и отошел от окна. Строгий вид комнаты, о котором он совершенно забыл, стоя у окна, окончательно смутил его. Со своим грозным черным распятием, которое, надо думать, все слышало, комната показалась ему огромной исповедальней. Когда аббат Фожа уже простился с ним, отвесив короткий молчаливый поклон, Муре вдруг стало неловко от того, что разговор так резко оборвался; он на миг задержался и, глядя на потолок, спросил: – Значит, в этом самом углу? – Что такое? – спросил аббат, крайне удивленный. – Да пятно, о котором вы говорили. Аббат не мог скрыть улыбки. Он снова стал показывать Муре потек. – О, теперь я отлично вижу, – произнес тот. – Решено. Завтра же я пришлю к вам рабочих. Наконец Муре вышел. Не успел он сойти с площадки, как дверь бесшумно закрылась за ним. Безмолвие лестницы подействовало на него раздражающим образом. Он стал спускаться вниз, бормоча про себя: – Чортов поп! Сам ни о чем не спрашивает, а ты ему всю душу выкладываешь! V На следующий день старуха Ругон, мать Марты, посетила семью Муре. Это было большим событием, так как отношения между Муре и родными его жены были очень неважные, особенно со времени избрания маркиза де Лагрифуля, успеху которого, по мнению Ругонов, способствовал Муре, пользовавшийся влиянием среди сельского населения. Марта бывала у своих родных одна. Ее мать, «эта черномазая Фелисите», в шестьдесят лет все еще была худощава и подвижна, как молодая девушка. Она носила теперь только шелковые платья, со множеством оборок, предпочитая желтый и коричневый всем другим цветам. Когда она явилась, в столовой находились только Марта и Муре. – Смотри ка, – сказал последний, крайне удивленный, – твоя мать идет!.. Чего ей надо от нас? Еще и месяца не прошло, как она была у нас… Наверно, еще какие нибудь затеи. К Ругонам, у которых он был приказчиком до своей женитьбы, когда их торговля в лавке старого квартала только что начинала ухудшаться, он относился с недоверием. Они в свою очередь отплачивали ему сильною и глубокою неприязнью, презирая в нем главным образом торговца, который быстро пошел в гору. Когда их зять говорил: «я обязан своим состоянием только собственному труду», они закусывали губы, отлично понимая, что он обвинял их в приобретении состояния неблаговидными способами. |
