|
Мы дома все обсуждаем. Решительно все. У нас широкие интересы. Раньше, когда у меня была шамба, я выписывал “Квершнитт”. Это давало нам чувство причастности, принадлежности к блистательной плеяде людей, сплотившихся вокруг “Квершнитта”, людей, с которыми мы хотели бы общаться, если бы такая возможность зависела только от нашего желания. Вы-то сами знакомы с этими людьми? Вы, наверно, с ними встречались? - Кое с кем встречался, - сказал я. - С одними в Париже. С другими в Берлине. Мне не хотелось разбивать иллюзии этого человека, и я не стал вдаваться в подробности об этих блистательных людях. - Великолепный народ, - солгал я. - Как я вам завидую, что вы их знаете, - сказал Кандиский. - А кто, по-вашему, самый великий писатель Америки? - Мой муж, - сказала моя жена. - Нет, это в вас семейная гордость говорит. А в самом деле, кто? Уж конечно, не Эптон Синклер и не Синклер Льюис. Кто ваш Томас Манн? Кто ваш Валери? - У нас нет великих писателей, - сказал я. - Когда наши хорошие писатели достигают определенного возраста, с ними что-то происходит. Я мог бы объяснить, что именно, но это длинный разговор, и вам будет скучно слушать. - Нет, объясните, очень вас прошу, - сказал он. - Я обожаю такие разговоры. Это лучшее, что есть в жизни. Когда работает ум. Это вам не куду убивать. - Вы еще не услышали от меня ни слова, - сказал я. - Но предвкушаю заранее. Выпейте пива, это развяжет вам язык. - Он у меня и без того развязан, - сказал я. - До безобразия развязан. Но вы-то сами почему не пьете? - Я вообще не пью. Это не на пользу интеллекту. Это не нужно. Но рассказывайте же. Прошу вас. - Ну, так вот, - сказал я. - У нас в Америке были блестящие мастера. Эдгар По - блестящий мастер. Его рассказы блестящи, великолепно построены - и мертвы. Были у нас и мастера риторики, которым посчастливилось извлечь из биографий других людей или из своих путешествий кое- какие сведения о вещах всамделишных, о настоящих вещах, о китах, например, но все это вязнет в риторике, точно изюм в плум-пудинге. Бывает, что такие находки существуют сами по себе, без пудинга, тогда получается хорошая книга. Таков Мелвилл. Но те, кто восхваляет Мел-вилла, любят в нем риторику, а это у него совсем неважно. Такие почитатели вкладывают в его книгу мистичность, которой там нет. - Так, - сказал Кандиский. - Понимаю. Но риторика - это плод работы интеллекта, плод его способности работать. Риторика - это голубые искры, которыми сыплет динамо-машина. - Да, бывает. Но бывает и так, что голубые искры искрами, а что двигает динамо-машина? - Понятно. Продолжайте. - Не помню, о чем я говорил. - Ну, ну! Продолжайте. Не прикидывайтесь дурачком. - Вам приходилось когда-нибудь вставать до рассвета и... - Каждый день в это время встаю, - сказал он. - Продолжайте. - Ну, ладно. Были у нас и другие писатели. Те писали точно колонисты, изгнанные из Старой Англии, которая никогда не была им родной, в Англию новую, и эту новую Англию они пытались здесь создать. Превосходные люди - обладатели узкой, засушенной, безупречной мудрости унитариев. Литераторы, квакеры, не лишенные чувства юмора. - Кто же это? - Эмерсон, Готорн, Уиттьер и компания. |
