|
Ах, эти нынешние буржуа! Они еще хуже, чем те господа, которые были раньше. Они сумели все сохранить за собой при переделе, сами для себя издают законы и живут за счет бедняков. Остальные слушали, смущенные и вместе с тем довольные в глубине души тем, что Лангень открыто высказывал вековую и неискоренимую ненависть крестьянина к помещику. – Оно, конечно, мы здесь свои, – пробормотал Макрон, с беспокойством поглядывая на школьного учителя. – Я то за правительство… Вот ведь наш депутат, господин де Шедвиль, как говорят, друг самому императору… Лангень в бешенстве прохаживался бритвой по лицу клиента. – Вот еще сукин сын… Да разве такой богач, как он, имея больше пятисот гектаров около Оржера, не мог бы сделать вам подарка, проложив за свой счет эту самую дорогу, вместо того чтобы выжимать гроши из общины?.. Сивый мерин!.. Бакалейщик, на этот раз окончательно перепугавшись, начал протестовать: – Нет, нет, он честный человек и совсем не гордый… Разве без него ты бы получил свою табачную торговлю? Что то ты будешь говорить, если он отберет ее обратно? Внезапно успокоившись, Лангень начал скрести ему подбородок. Он действительно зашел слишком далеко в своем раздражении: жена его была права, когда говорила, что его крайние взгляды сыграют с ним скверную шутку. Но тут послышался шум начинающейся ссоры между Бекю и Иисусом Христом. Сторож был во хмелю зол и драчлив. Другой же, напротив, в трезвом виде внушая всем ужас, становился добрее с каждым стаканом вина, доходя в конце концов до апостольского добродушия и незлобивости. К этому нужно было добавить радикальное различие во взглядах: браконьер был республиканцем, его называли красным, а сам он хвастался, что в сорок восьмом году в Клуа дамочкам здорово пришлось поплясать под его дудку; полевой же сторож был ярым бонапартистом, обожал императора и утверждал, что был с ним знаком. – Клянусь тебе! Мы с ним вместе ели селедочный салат. И он сказал мне тогда: тсс… я император… Я его прекрасно узнал по его изображению на пятифранковых монетах. – Возможно… А все таки он каналья, который бьет свою жену и никогда не любил матери! – Замолчи, дьявол, или я раскрою тебе череп! Иисус Христос с влажными от слез глазами добродушно и покорно ожидал удара. У Бекю отняли бутылку, которой он замахивался, и они снова дружно принялись играть. Козырь! Козырь! Козырь! Макрон, которого смущало подчеркнутое равнодушие школьного учителя, в конце концов спросил его: – А вы, господин Леке, что вы об этом думаете? Леке грел свои длинные бледные руки у печной трубы; он улыбнулся с видом сознающего свое превосходство человека, положение которого обязывает к молчанию. – Я ничего не думаю. Это меня совершенно не касается. Тогда Макрон окунул лицо в таз с водой и, вытираясь, сказал: – Так вот! Слушайте, я хочу кое что сделать… Да, черт возьми! Если большинство будет за проведение дороги, я уступлю свой участок даром. От этого заявления все казалось обалдели. Даже опьяневшие Иисус Христос и Бекю подняли головы. Водворилось молчание. На Макрона смотрели так, будто он внезапно сошел с ума. А он, возбужденный произведенным эффектом, добавил: – Там безусловно будет около половины арпана… Будь я свиньей, если отрекусь. Я поклялся. Руки его, однако, дрожали от серьезности принимаемого на себя обязательства. Лангенъ ушел вместе со своим сыном Виктором, потрясенный щедростью своего соседа: конечно, для него земля пустяки, он достаточно обворовывал добрых людей. Макрон, несмотря на холод, снял с крюка ружье и вышел в надежде найти зайца, которого он заметил вчера на своем винограднике. Остался один Леке, который в воскресенье проводил в кабаке весь день, хотя ничего не пил, да оба игрока, с остервенением уткнувшие носы в карты. Время текло, приходили и уходили другие крестьяне. |
