|
Ведь один мужчина, человек сорокалетнего возраста, и к тому же ее собственный дядя, обладал ею еще до того, как она отправилась в Щатоден, в день, когда они вместе занимались чисткой моркови. – И, понизив голос, Берта без обиняков рассказала, как это случилось. Франсуаза, скорчившись, хохотала до колик: так ей все показалось смешно. – Вот тебе на! Нужно быть дурой, чтобы устраиваться таким способом. Она снова принялась за работу, удаляясь от Берты, подхватывая вилами сено и перетряхивая его на солнце. Попрежнему слышался настойчивый стук молотка по железу. Несколько минут спустя, приблизившись к сидевшему парню, Франсуаза спросила: – Так, значит, ты идешь в солдаты? – О, еще только в октябре… Времени достаточно, торопиться некуда… Франсуаза боролась с желанием расспросить его о сестре и, не преодолев себя, сказала: – Правду говорят, что Сюзанна в Шартре? Он ответил совершенно равнодушно: – Кажется, да… Если ей это доставляет удовольствие… И тут же, заметив вдали школьного учителя Леке, который забрел сюда как бы случайно, добавил: – Гляди ка! Вот тебе и хахаль для Макроновой девки… Что я говорил? Ишь, останавливается, тычет носом ей в волосы… Валяй, валяй, болван, можешь понюхать, все равно, кроме запаха, ничего не получишь. Франсуаза опять принялась смеяться, а Виктор, в силу той же семейной ненависти, обрушился на Берту. Учитель, конечно, не бог знает что: настоящий дьявол – так и лупит детей по щекам; человек скрытный, о котором никто никогда не знает, что именно он думает; ради отцовских денежек готов у девки в ногах валяться. Да и Берта не из примерных, даром что ломается, как барышня, получившая воспитание в городе. Сколько ни носи, юбок с оборками и бархатных корсажей, сколько ни подкладывай себе тряпок на задницу, нутро от этого лучше не станет. Наоборот, она опытней других, так как воспитывалась в пансионе в Клуа. Там знают больше, чем дома, гоняя коров. Ей нечего бояться, что натрясут ребенка слишком рано, – она предпочитает портить себе здоровье в одиночестве! – Это каким же образом? – спросила Франсуаза, ничего не понимая. Виктор объяснил движением руки. Она стала серьезной и простодушно спросила: – Так значит, она поэтому всегда вас обливает грязью и так обрушивается на вас? Виктор снова принялся отбивать косу. Под этот шум он продолжал отпускать свои шуточки, ударяя молотком по железу после каждой фразы. – А потом, ты знаешь… У нее нет… – Чего? – У Берты, говорю тебе, нет… Ее все ребята дразнят за то, что у нее не растет. – Да чего? – Да волос – там, где им надо быть… У нее это, как у маленькой девочки, гладко, точно ладонь… – Будет тебе врать. – Говорю тебе, да! – А ты сам видел, что ли? – Сам не видел, другие видели. – Кто это? – Да ребята. И они клялись, что это так, другим ребятам, которых я знаю. – А где же они то могли видеть? Когда? – Черт их знает! Видели – значит, сумели подглядеть. Откуда я знаю, когда?.. Если они даже не спали с ней, так известно, что в некоторых случаях и в некоторых местах задирают юбки достаточно высоко. Правда ведь? – Ну, конечно, если они ее выследили… – В конце концов не все ли равно. Но говорят, что это паскудное и безобразное зрелище. Понимаешь, все совсем голо, как у паршивых бесперых птенчиков, которые, знаешь, только и разевают рот, сидя в гнезде. Паршивый вид, наверно, вырвать может… Франсуазу опять охватил припадок хохота – таким смешным показалось ей это сравнение с бесперым птенцом. Она успокоилась и принялась снова за работу только тогда, когда увидела на дороге свою сестру Лизу, спускавшуюся на луг. |
