— Интересно, кто это придумал? — спросила я.

— Думаешь, у них есть свой Бергман?

— Вряд ли они крадут у нашего.

После пары неудачных попыток мне удалось привлечь внимание студента, выяснить, что он обожает деньги и проказы, и у меня появился новый партнер.

Пенгфей и Луна мне не было видно, потому что зрительный зал повернулся. Я встала на цыпочки, попыталась подпрыгнуть — без толку.

— Как там оно? — спросила я нетерпеливо. — Он еще здесь?

— Жасмин, верь не только своим глазам.

Вайль был так спокоен, что я встала неподвижно, открыла все свои чувства и стала просто впитывать мир, как губка. На это ушло минуты три, но в конце концов я смогла сказать:

— Она движется.

— Ты уверена?

Я кивнула:

— Она уходит. Напротив нас тоже есть выход, она направляется туда.

— Давай за ней.

Я повернулась, вышла в дверь, уклонившись от группы акробатов с ловкостью которая редко у меня бывала с тех пор, как во мне открылась Чувствительность. Едва увидев Пенгфей, я тут же надела медальон, возвращая себе неприятное ощущение дискомфорта.

Настоящая Пенгфей была зла и практически бежала трусцой, но я все же сумела поравняться с ней на дорожке, уходящей обратно к причалу и симпатичной синей лодочке для переезда на «Констанс Мэллой». Схватив Пенгфей за руку, я потащила ее прочь с дороги на неосвещенную поляну к западу от фестиваля. То, что она позволила себя увести, показывало, как она была ошеломлена, увидев отражение собственного лица на совершенно чужой женщине.

Но она быстро оправилась, выдернула руку.

— Это мое платье! — зашипела она, разъярившись, как любая женщина при виде такой неслыханной наглости. Я бы и по выражению лица понимала, что она говорит, но Коул успевал переводить почти одновременно.

Я шагнула назад, давая себе простор для работы, и развернула веер, чтобы прикрыть губы.

— Твое, конечно, — ответила я. — И знаешь что? Задница у тебя тощая!

Мне уже стало лучше.

— Кто ты такая? — спросила она, все так же шипя.

Я заговорила в медленной вальяжной манере — чтобы любое промедление из-за ожидания перевода от Коула можно было воспринять как медлительность старой женщины, заслужившей на это право.

— Ты не узнала меня, Пенгфей Ян? Я твоя прапрабабка!

Слова Шао о предках и о необходимости отдать почести By навели меня на эту мысль. Не знаю, как современные китайцы, но древние, такие как Пенгфей, предков почитают. Учитывая, что Вайль окружен густой аурой восемнадцатого века, я надеялась, что Пенгфей тоже помнит свои истоки.

Изображая некоторый матриархальный гнев, я добавила:

— Не могу поверить, что ты не узнаешь собственных предков. Но это и не должно удивлять меня, ибо ты не почитала меня столько уже бесчисленных веков, неблагодарное отродье! — Увидев, что мне удалось затронуть струну предрассудков, я шагнула ближе и влепила Пенгфей пощечину. Она схватилась за щеку, а я отступила, плотно сжав губы, чтобы довольное фырканье осталось лишь мысленным — Теперь скажи мне, есть ли причина, почему мне не следует навлечь величайшие несчастья на твою голову на ближайшие три тысячи лет?

— Я создала чудесный план, о почтенная прародительница! — с энтузиазмом заговорила Пенгфей. — Китай станет самой мощной державой мира, как — мы обе знаем — и должно быть. — Я жестом велела ей прекратить болтовню и перейти к делу. Пенгфей наклонилась ко мне и прошептала: — Я взорву «Китайских акробатов».

Я чуть не влепила ей вторую пощечину — лишь бы стереть ликование из этих пылающих черных глаз.