— Где он упал?

— Не знаю, он отказывается рассказывать. Но до того Мартин говорил, что хочет, чтобы его загипнотизировали еще раз.

— У меня есть доказательство того, что он слышал на площадке голос Цезаря — может быть, именно это нам и нужно. Понимаете? Мартин мог не видеть Цезаря, но он слышал его голос.

Памела вернулась в гостиную, остановилась посреди комнаты и посмотрела на Мартина. Муж так и сидел за диваном, глядя в полутьму прихожей.

— Я поговорю с ним прямо сейчас.

— Спасибо.

Йона свернул в городок Каролинского института и сбросил скорость. Яркий свет, падавший через ветровое стекло, лился по его лицу, отражался в солнечных очках.

Тридцать лет назад человек, который называл себя Цезарем, проник в дом психиатра Густава Шееле, присел на кровать его дочери и сказал:

— Дети играют, а мамы смотрят на них.

Те же самые слова произнес Мартин, когда Эрик, погрузив его в гипнотический сон, пытался заставить его рассказать об увиденном на детской площадке.

Мартин не видел Цезаря, но слышал его голос.

Йона вылез из машины на улице, метрах в десяти от съезда к отделению судебной медицины.

Белый «ягуар» Нолена стоял наискось, да так, что другие машины не смогли бы выехать. Задний бампер отошел слева и свисал к асфальту.

Йона заспешил ко входу.

Нолену привезли расчлененный труп какой-то женщины — две молодые девушки обнаружили ее на обочине Е-22, под Гусумом, в пятнадцати километрах от Вальдемарсвика.

На затылке у женщины было клеймо, напоминавшее клеймо Йенни Линд.

Йона отправился прямиком в секционную, где поздоровался с Ноленом и Шаей. Гудели вытяжки, но в зале все равно стояла ужасная вонь.

На пластиковом покрытии секционного стола лежали торс и голова неизвестной девушки лет двадцати. Фрагменты тела пребывали в изрядной стадии разложения — темные, слякотные, они кишели личинками мух и куколками.

Полиция пыталась найти общее между останками и описаниями людей, пропавших без вести за последние десять лет, но опознание не обещало быть легким.

— Мы еще не начали обследование, но ее, похоже, лишили жизни, перерубив шейные позвонки, — проговорил Нолен. — Меч, топор… посмотрим.

— После смерти ее разрезали болгаркой, а части тела разложили по четырем мусорным мешкам. — Шая начала показывать. — Голова и правая рука лежали в одном мешке с пластмассовыми украшениями, сумочкой и бутылкой воды.

Нолен сбрил покойной волосы на затылке и показал Йоне монитор с увеличенными фотографиями.

Холодное клеймо светилось белым на потемневшей коже; вдоль нижнего края экрана виднелись волоски, облепленные желтыми яичками.

Штемпель был тот же самый, но на этот раз изображение смотрелось отчетливее.

То, что на затылке Йенни Линд казалось стилизованной «Т», здесь походило на крест.

Примечательный крест. Или фигуру в остроконечной шапке и в длинном балахоне с расклешенными рукавами.

Точнее рассмотреть было невозможно.

Йона, не отрываясь, смотрел на фотографию. Ему на ум приходили коровьи клейма, пробы на серебре, тысячелетние рунические кресты. В голове мелькнуло воспоминание, но поймать мысль не удалось.

В глубине глазницы кольнула боль. Черная капля канула в море черной воды.

Теперь полиция имеет дело с тремя убийствами и одним похищением. Цезарь, без сомнения, вошел в активную — смертоносную — фазу.

Памела сидела на полу, поглаживая Бродягу и рассматривая Мартина. Муж подтянул колени к груди, обхватил их руками. Лоб пошел морщинами, на щеке пятно кирпично-красной краски.

— Ты был на детской площадке. — Памела пыталась понять что-нибудь по лицу мужа.