— Суд, похоже, начнется в середине августа… прокурор потребует, чтобы процесс проходил за закрытыми дверями.

— Очень хорошо, — заметила Памела.

— Ни журналистов, ни посторонней публики — только те, кого дело касается напрямую… жертвы, свидетели.

— Мы? — уточнила Мия.

Йона кивнул.

— Да.

— А бабушка там будет? — спросила Алиса и побледнела.

98

Двери в зал городского суда Стокгольма были закрыты. Искусственный свет отражался от стены из пуленепробиваемого стекла, установленной перед почти пустым залом.

За столом светлого дерева сидели судья, трое присяжных и стенографист.

Прокурор — женщина лет пятидесяти, с симметричным лицом и большими темно-зелеными глазами — передвигалась с помощью роллатора. Одета она была в светлый костюм, в русых волосах — розовая заколка.

Бабушка, одетая в мешковатую одежду, которую ей выдали в изоляторе, сидела неподвижно. На обоих глазах у нее были повязки, правая рука в гипсе. Крепко сжатые губы изрезаны грубыми морщинами, отчего казалось, что рот зашит.

Ни она, ни Цезарь нигде не были зарегистрированы. Бабушка отказалась сообщить ее имя, поэтому ее называли NN.

Все указывало на то, что бабушка, как и ее сын, родилась и выросла на звероферме.

За все время, что длились основные слушания, старуха не произнесла ни слова, она ничего не сказала даже своему представителю. После того как прокурор огласила исковое заявление, защитник пояснил, что ответчица признает некоторые обстоятельства, но не считает себя виновной в совершении каких-либо преступлений.

Допросы истцов и свидетелей продолжались две недели. Многим девушкам, спасенным со зверофермы, было трудно рассказывать об изнасилованиях; иные сидели с неподвижными лицами, обхватив себя руками и глядя в пол. Другие просто плакали и дрожали.

В последний день дачи показаний в суд вызвали Йону Линну.

Прокурор медленно подошла к свидетельскому месту. Резиновые колесики роллатора беззвучно катились по полу. Прокурор остановилась, достала из корзинки папку, а из папки вынула фотографию; у нее тряслись руки, и ей пришлось прерваться. Выждав немного, прокурор показала фотографию Йенни Линд — ту самую, которая после исчезновения девушки была во всех СМИ.

— Не могли бы вы рассказать о действиях полиции, которые вылились в операцию на звероферме? — попросила прокурор.

Когда Йона заговорил, в зале воцарилась тишина. Слышен было только его голос, жужжание диктофона да время от времени — покашливание.

Бабушка склонила голову набок, словно слушала музыку в концертном зале.

Заканчивая свою речь, Йона подчеркнул, что бабушка была активной соучастницей в похищении и удержании женщин, избиениях, изнасилованиях и убийствах.

— Мартин находил жертв в соцсетях и внимательно следил за ними… но именно эта женщина, надев парик и черный кожаный плащ, садилась за руль фуры.

— Как вы полагаете, могла ли она делать это по принуждению? — спросила прокурор.

— Я бы сказал, что они с сыном взаимно принуждали друг друга… в сложном взаимодействии страхов и деструктивных отношений.

Прокурор сняла очки и случайно размазала по щеке подводку.

— Мы доказали, что изнасилования продолжались не один год. — Она посмотрела на Йону. — Но как они могли происходить после того, как Мартин стал лечиться в стационаре?

— Его помещали в клинику не принудительно, не по приговору суда, — пояснил Йона. — Мартина, как и большинство пациентов в отделении, могли по его желанию выписать, ему разрешали отлучаться… не уведомляя при этом родных и близких.