— Я только хотел сказать…

— Знаю. Послушай, я не хочу, чтобы ты продолжал звонить, я думала, ты это понял. Мы не поссорились, но мне надо сделать перерыв.

Йона провел рукой по губам, проглотил комок в горле. Оперся ладонью о прохладную стеклянную столешницу, сделал глубокий вдох.

— Я только хотел сказать, что ты права. Теперь я понимаю, что ты права… Я занялся новым расследованием. Не стану о нем рассказывать, но из-за него я понял, что всю свою жизнь проживу полицейским.

— Я другого и не ждала.

— И то, что ты держишься на расстоянии от моего мира — это хорошо… он изменил меня, сделал меня хуже, но я…

— Папа, я только прошу, чтобы ты дал мне немного времени. — В голосе Люми зазвучали слезы. — Я знаю, что идеализировала тебя, и сейчас мне страшно тяжело собирать все заново.

Люми отключилась. Йона еще какое-то время стоял в тишине.

Дочь отвернулась от него, потому что он показал ей свое истинное лицо, показал, на что он способен. Люми видела, как он убил беззащитного человека — без суда, без необходимости.

Она никогда не поймет, что жестокость — это цена, которую ему пришлось заплатить.

Цена, которую назначил сам Юрек Вальтер.

Доказательством тому стали его последние слова, загадочный шепот, прежде чем он сорвался с крыши.

Те несколько секунд изменили Йону.

И с каждым днем ощущение, что он изменился, делалось все сильнее.

Чувствуя пустоту в душе, Йона посмотрел на зажатый в руке телефон и набрал еще один номер — номер, который, как он думал, ему больше не пригодится. Поговорив, он вышел из квартиры.

В Веллингбю Йона вышел из метро в жаркий предвечерний воздух. Надел солнечные очки и наискосок пересек выложенную брусчаткой, украшенную белыми кольцами площадь.

В центре расположились невысокие здания — рестораны, продуктовые и ювелирный магазины, табачный киоск и игровой салон.

С газетных страниц смотрело лицо Мартина; заголовки кричали, что Палач схвачен.

Иногда Йоне казалось, что быть полицейским — все равно что одиноко брести через залитое кровью поле боя.

Останавливаешься перед каждым телом и пытаешься прочувствовать страдания жертвы, постичь жестокость убийцы.

Возле церкви современного вида курили какие-то парни в пляжных шортах.

Миновав две высотки, Йона остановился у дома на несколько квартир с фасадом, походившим на кусок грязного поролона.

Такого же цвета были стены тюрьмы в Кумле.

Йона посмотрел на зарешеченные окошки над самой землей. Занавески задернуты, но все равно видно, что в квартире цокольного этажа горит свет.

Йона нажал на кнопку домофона.

— Лайла, это я, Йона.

Зажужжал замок, и Йона шагнул в подъезд. На лестнице сидел и спал какой-то человек с небритыми ввалившимися щеками, горловина его футболки намокла от пота. Когда хлопнула дверь, человек открыл мутные глаза с расширенными зрачками и посмотрел на Йону.

Йона спустился по лестнице к подвальной двери, подпертой шваброй.

Он убрал швабру. Дверь у него за спиной захлопнулась тяжко, как сейфовая.

Йона спустился еще и вошел в просторное помещение. Бетонные стены выкрашены светло-желтой краской, на полу пластиковое покрытие.

Пахло моющим средством и мусором.

Лайла работала учительницей в летней школе. Сейчас она сидела за компьютером и проверяла контрольные по химии.

Ей было под семьдесят. Седые, свинцового оттенка волосы коротко острижены, щеки в морщинах, под глазами темные полукружья. Черные кожаные штаны в обтяжку, розовая рубашка.

У внутренней стены стоял старый диван-кровать. Разложенный диван был прикрыт плотным зеленым полиэтиленом.