За шторами, прикрывавшими расположенные под самым потолком окошки, едва угадывался внешний мир.

На полу стоял пластиковый контейнер с остатками суши и палочками для еды.

Скрипнуло компьютерное кресло. Лайла полуобернулась и посмотрела на Йону спокойными светло-карими глазами.

— Хочешь начать по новой? — спросила она.

— Да. Наверное.

Йона повесил пиджак и наплечную кобуру с пистолетом на крюк.

— Ложись.

Йона подошел к дивану, поправил коричневые вельветовые подушки под полиэтиленом, постелил сверху простыню, подоткнул края.

Лайла включила на кухне вентилятор, достала из шкафчика под раковиной ведро и поставила его у дивана.

Йона сбросил ботинки и лег на простыню, под которой зашуршало покрывало.

Лайла поставила на столик рядом с Йоной зажженную масляную лампу с жестяным конусом-воздуховодом.

— У часовщиков было получше. — Йона натянуто улыбнулся.

— Здесь тоже хорошо, — ответила Лайла и вернулась на кухню.

Из кухонного шкафчика она принесла целлофановый пакет и села на край разложенного дивана. Компьютер перешел в спящий режим, и теперь комнату освещала только масляная лампа. Рваные тени протянулись по стенам, на потолке дрожало маленькое солнце.

— У тебя боли? — спросила женщина, глядя Йоне в глаза.

— Нет.

Йона уже давно не обращался к Лайле. Обычно он сам справлялся и с горем, и с болью, анестезия ему не требовалась. Но сейчас он не знал, как понять и принять тот факт, что он изменился. Йона не хотел признавать перемены, но знал: перемена свершилась, и Люми видела, как она произошла.

Чаша трубки являла собой закопченный шарик размером с лайм. Лайла внимательно осмотрела ее и закрепила на чубуке из березового корня.

— Мне нужно расслабиться. И все, — прошептал Йона.

Лайла покачала головой, развернула целлофан, в который был завернут бронзового цвета опиум-сырец, и отщипнула от комка.

Йона поправил подушку, лег на бок и попытался разгладить под собой покрывало.

Он понимал: мир, в котором он обитает, настолько изменил его, что он не сможет оставить его даже ради дочери.

Она смотрит на меня как на часть силы, что хочет блага, но совершает зло, подумал Йона.

А может быть, желание измениться ничего не значит. Может быть, я просто часть злой силы.

Йона попробовал лечь удобнее.

Чтобы понять, что правильно, а что нет, ему требовалось выйти за пределы себя.

Лайла скатала в пальцах липкий шарик, насадила его на черную иглу и разогрела над масляной лампой. Когда шарик размягчился, она вдавила его в маленькое отверстие чаши и сплющила края.

Осторожно вытащила иглу и протянула трубку Йоне.

С тех пор как Йона повадился ходить к Лайле, он слабел с каждым днем, с каждой новой трубкой. Он сам чувствовал, как жизнь вытекает из него, но остановиться не хотел.

Лайла заговорила о том, что, прежде чем придет его срок, он должен встретиться с духом смерти Ямбе-Аккой. Старуха хочет показать ему какое-то полотно.

Йона помнил, как ему пригрезилась старая хозяйка мира мертвых.

Скрюченная спина, морщинистое лицо.

Хозяйка мертвых медленно разворачивала перед ним ткань, и Йона не мог оторвать от нее глаз.

Йона сам не знал, каким чудом вернулся назад, к жизни.

Он всегда был благодарен за это. И все-таки он снова здесь и берет в руки трубку.

Йона поднес трубку к лампе, к струе горячего воздуха, и его накрыла волна тревоги.

Он готовился переступить грань, которую надеялся никогда больше не переступать.

Как огорчилась бы Валерия, увидев его сейчас.

В черной массе что-то щелкнуло — раз, другой.