ГЛАВА 5

Дама в Черном в лазарете. — Жизнь берет свое. — Бред. — Нежность. — Цветы иностранке. — Тотлебен тяжело ранен. — Великолепные сооружения русских. — Мост над заливом. — Письмо. — Удар молнии. — Тайна. — Форт-Вобан!.. — Рождественская роза.

Невероятно, но Дама в Черном выжила и стала оправляться от жестокого ранения. Спасло ее искусство доктора Фельца и особенно неустанные заботы Розы.

Днем и ночью, в любое время, забывая об усталости, сне, лишениях, ловя каждый жест больной, каждое ее слово, каждый стон, предупреждая малейшие желания, облегчая словом, ласковым прикосновением ужасные приступы, прелестная девушка была добрым ангелом русской княгини.

Сначала доктор собирался эвакуировать раненую в лазарет в Камыше, с тем чтобы в дальнейшем отправить ее в главный госпиталь в Константинополе, но Дама в Черном и слышать об этом не хотела. Она страстно привязалась к юной санитарке, и от одной мысли о разлуке у нее разрывалось сердце.

— Роза, милая моя Роза, — говорила женщина в светлые минуты, — я предпочла бы умереть рядом с вами, чем выздороветь там в одиночестве, вдали от вас.

И девушка, растроганная, отвечала ей со слезами на глазах:

— О мадам, не говорите о смерти… мне это слишком тяжело… и потом, вы поправитесь… я в этом уверена… внутренний голос говорит мне, что вы поправитесь…

— Милое дитя!.. Как я вас мучаю… и как вы добры! Ведь большего нельзя сделать и для родной матери.

— Потому что я люблю вас, как если б вы в самом деле были моей матерью… еще одной мамашей Буффарик!

— А мне, Роза, кажется, что я вижу в вас свою дочь… мою маленькую Ольгу, очаровательную малышку. Я потеряла ее, когда она была еще в колыбели, при кошмарных обстоятельствах…

— Она умерла? О, как это ужасно — когда на ваших глазах умирают дети, ваша плоть и кровь.

— Нет, она не умерла, хотя, может быть, было бы лучше, если б она умерла… я не могу вспоминать об этом без дрожи… Подумайте только… ее похитили цыгане… эти страшные люди… отбросы человечества…

— О мадам, какая ужасная история…

— Кем она стала… в руках этих чудовищ… Я оплакиваю ее уже восемнадцать лет! Я разучилась улыбаться… Моя душа разбита… Я не снимаю траурных одежд… Отсюда эти приступы гнева, этот упадок духа… эта ненависть ко всем… Ах, Роза, я так несчастна!.. Что толку в почестях, в богатстве, в славе, когда живешь без радости, без надежды, когда тебя терзает безумный страх увидеть когда-нибудь свою девочку… превратившуюся в чудовище…

С бесконечной деликатностью и нежностью Роза прерывала эти грустные излияния и с величайшей изобретательностью, находя тысячи забавных пустяков, переводила разговор на что-нибудь другое. Роза говорила легко и свободно, говорила то, что подсказывало ей сердце, и прелестный ее голос, ее ласковая речь трогали раненую как самая сладостная музыка.

С самого начала Даме в Черном отвели квадратную комнатку с настланным полом в конце барака, служившего лазаретом. В ней стояла железная кровать — жесткое солдатское ложе, стол и матросская койка, на которой Роза, сломленная усталостью, могла забыться на несколько минут.

Над кроватью была прикреплена большая походная фляга со свежей водой, которая по резиновой трубочке стекала тоненькой струйкой вниз.

В ту далекую эпоху хирурги не имели понятия об антисептике и обрабатывали раны наудачу, кто как умел. Они резали, чистили, после чего раны, заткнутые корпией, смазанные вредоносными жирами, как правило, гноились и затягивались — если затягивались — лишь по воле случая.