Гангрена, столбняк, заражение крови уносили половину несчастных. Надо было быть живучим, как кошка, чтобы выкарабкаться несмотря ни на что.

Доктор Фельц считал, что раны надо держать в абсолютной чистоте, не пользовался корпией, мазями и согревающими компрессами и полагался в основном на силы природы. Это был громадный шаг вперед на пути к рациональному лечению травматизма.

Его излюбленным средством стало постоянное орошение раны холодной водой. Это непрерывное омовение снимало воспаление, выводило гноящуюся сукровицу, очищало рану, вызывало легкое возбуждение тканей и благоприятствовало выздоровлению.

Вскоре больную начал мучить бред. Дама в Черном, дрожа в лихорадке, задыхаясь, металась по постели. Страшные видения осаждали ее мозг, несвязные слова слетали с губ.

Ее дочь! О, ее дочь!.. Она неустанно звала ее, и зов этот был похож то на рычание льва, то на душераздирающие жалобы подбитой птахи.

Роза, страдая вместе с подопечной, обнимала ее, что-то тихонько говорила, прикасалась губами к пылающему лбу русской, и бедная больная благодарно улыбалась ей.

Образ дочери смешивался в ее сознании с образом Розы, и Дама в Черном вскрикивала, снова впадая в беспамятство:

— Ольга!.. Моя дорогая… Мой маленький ангел, моя любовь… это ты… ты… о, я узнаю тебя… эти большие глаза, которые я целовала как безумная… эти золотые кудри, в которые я запускала пальцы… Ольга! Любимая… душенька… это я, твоя мама… да, это я… Ты называешь себя Розой… да, теперь ты Роза… Ты у этих проклятых французов, которых я отныне буду любить… всем сердцем… потому что они сделали из тебя женщину… которой я горжусь… И потом, они любят тебя… Роза!.. моя девочка… маркитантка с душой принцессы… О, моя сестричка милосердия… ты добра так же, как хороша… девочка моя… как я тебя люблю!

Потом проблеск сознания вытеснял галлюцинации и отрадные и мучительные. Видение исчезало, и Дама в Черном снова узнавала Розу, улыбавшуюся ей сквозь слезы. И эта улыбка, в которой страдалице матери упорно виделась улыбка ее маленькой Ольги, ненадолго успокаивала раненую.

Увы, очень ненадолго! Кошмары снова возвращались, смущая слабеющий рассудок, угрожая небытием.

Жизнь ее висела на волоске, но волосок этот, пусть тоненький, оказался крепким.

Тем временем от кости, раздробленной пулей Питуха, отделился осколок. Доброму доктору пришлось пустить в ход свои ужасные инструменты. Тщательно осматривая трепещущую плоть, он резал, скоблил, отбрасывал, пуская тонкие струйки алой крови.

Дама в Черном, смертельно бледная, с напряженными до предела мышцами, не издавала ни крика, ни стона. Слышно было только, как скрипят ее зубы, да было видно, как повисают на ресницах непослушные слезинки, но поразительная стойкость княгини не изменила ей ни разу.

Однажды утром больная увидела у своего изголовья большой букет цветов. Полагая, что этот прелестный сюрприз ей приготовила Роза, она радостно воскликнула:

— Роза, милая моя девочка! Какой восхитительный букет!.. О, как я вам признательна.

— Букет принесла не я, мадам, — ответила девушка. — Как бы мне ни хотелось, я не могу позволить себе выйти из лазарета…

— У кого же возникло такое трогательное желание?

— У солдата, который вас ранил, горниста Бодуэна, по прозвищу Питух… одного из самых храбрых солдат полка… у него золотое сердце, как и у его товарищей…

— Но этот зуав ведет себя как истинный дворянин!

— Он в отчаянии от того, что случилось, и не знает, как вымолить у вас прощение.