– Я сделала тебе котлетки… – Тарологша открывала телефоном шлагбаум и заворачивала во двор. – На столе лежат, еще тепленькие.

– Муррр, – заурчал Сергей Петрович, – только совсем не хочется есть.

– Ничего, ложечку за ложечкой, кусочек за кусочком. Мне зайти? – на всякий случай спросила Мира, заранее зная ответ.

– Спасибо, дорогая. Я справлюсь.

Сергей Петрович не терпел в своей квартире никого. Мире он давал ключи только в свое отсутствие – поухаживать за Жюли, приготовить вкусняшку. Домработница делала свои дела, пока он тренировался в зале или гулял. В капсулу его одиночества умещалось только одно существо – синеглазая Жюли. Зато, в отличие от назойливых двуногих, ей позволялось абсолютно все.

Не успел Греков переступить порог, Жюли кинулась к нему, путаясь и подрезая, как Мира – автомужиков на трассе. Сергей Петрович споткнулся и чуть не упал, хватаясь одновременно за шкаф и за живот.

– Моя девочка, моя хорошая, соскучилась…

Жюли включила внутренний двигатель и затарахтела на максимальных оборотах. «Моторчик счастья» – так называл способность урчать влюбленный хозяин. Грязным котенком он подобрал ее лет десять назад возле дома. Отмыл, откормил и вырастил капризную принцессу, над которой дрожал и пытался угодить, как король из «Бременских музыкантов». Белая шелковая шерсть стала неотъемлемой частью всех ковров, пледов, костюмов и пуловеров. А также приправой к блюдам и напиткам. Разыскивая в свое время домработницу, Сергей Петрович проводил тест на лояльность к семейству кошачьих. Умение убираться и готовить было вторичным. В итоге победила Люся из Набережных Челнов, которая, появившись на пороге, кинулась к Жюли и завопила: «Какая прелесть!» У Люси часто подгорала курица, да и полы она мыла «на отвали», если не сказать жестче. Но за искреннее восхищение молочно-белой кошкой Греков прощал ей все.

«Жюли» было официальным именем – для гостей. Между собой они общались накоротке. Он звал ее «Жу», она его – «Мррав». Жу была настоящей кошкой писателя. Вдумчивой, чуткой, восторженной – уменьшенная шерстяная копия Миры. Она видела нечто, неведомое другим. Долгими часами, когда хозяин писал романы, Жу лежала рядом на столе и дремала. У них была тайна, о которой не знал никто, даже Мира. Каждый рабочий день начинался одинаково. Греков вставал поздно, после двенадцати дня, завтракал, включал компьютер и наливал в бело-золотую чашечку разбавленный чай – крепкий нельзя – и две ложечки сахара. В эту чашку Жу непременно попадала хвостом, и ее снежные шерстинки лениво таяли на поверхности. Сергей Петрович умилялся, прихлебывая маленькими глотками, и погружался в транс. Сначала он читал главу, написанную накануне, правил ее, затем мозг переключался в какой-то особый режим, зябкие пальцы теплели, и клавиатура – будто бы сама – отбивала что-то, похожее на этюд: сперва медленно, нехотя, затем быстрее, быстрее, стремительнее, и в итоге – подведи к клавишам струны, они бы явили «Героическую» симфонию Бетховена в самой ее кульминации. В этот момент голубые глаза Жу вспыхивали огнем, она вскакивала, выгибала спину – шерсть от холки до хвоста вставала дыбом, – затем садилась, как египетская статуэтка, и замирала, упершись взглядом в руки хозяина.