— Это правда — подскочил Федька и проговорился невзначай:

— А то уже и я поверил в проклятье деревни твоей, за прошлое. Все простить тебе не могли. Уж сколько времени прошло, а оно не отпускало.

— Так ты все знал обо мне?

— Не сразу услышал. Снова тем же старикам уголька подкинул. Ну, а они мне, в благодарность рассказали. Больше не вожу им уголь. Нельзя старым быть злопамятными. Коль ума и мудрости у них не нашлось, у меня на них добра не сыскалось. Кто по молодости не ошибался? Ты у меня вторая, но самая первая жена. Могли и разойтись. А ведь счастье, что это не случилось, и я никого не послушал. Дай Бог, чтоб родился человек и жил бы счастливее и светлее чем мы!

Федька и сам не знал доподлинно, как удалось врачам вылечить Ленку. Слышал, что бабий алкоголизм неизлечим и неподатлив. Но однажды услышал разговор жены с Венькой, Бурьян смирился и разрешил жене общаться с ним изредка. Тем более, что это общение стало безопасным для Ленки. Вот так и спросила соседа как-то:

— А ты там, на Припяти, никого не обидел?

— Да Бог с тобой! Пустым поселок стал.

— Ничего не украл ни у кого?

Вениамин умолк, а потом сознался:

— Был грех, икону из одной избы спер. Уж очень понравилась. А в тот дом бабка вернулась. Враз пропажу увидела. Заголосила, жалко икону стало ей. Но я не вернул. Ведь все остальное сохранили. А она сказала:

— Впрок не пойдет, краденая икона не приносит счастья…

— А может бабка правду сказала?

— Да ну ее! Ты лучше трехни, как сумела с буханьем завязать? Ведь поддавала круто.

— Знаешь, Венька, я увидела, как ты пропил в себе мужика. От того никуда не денешься. Не стало мужика, пропал и человек. Ничего от тебя не осталось. Не только жена, а и дети, сыновья, не хотят с тобой видеться. Сам про это говорил. А ведь такое очень больно — стать совсем ненужным. Вот и я, испугалась потерять в себе бабу. Вдруг очень страшно сделалось, а что как и я вот эдак же как ты, окажусь живой покойницей, обузой, что меня и помянуть постыдятся. Никто на могилу не придет. И скажут вслед гробу:

— Ушла! Наконец-то ее не стало…

— Нет! Мне обидно сделалось. Я хочу, чтобы меня любили живую! Чтоб забыли и простили грехи мои! Я хочу жить! Ведь вот ты всего себя пропил загодя. А жизни и не увидел! А я еще порадоваться ей хочу!

— Ишь, размечталась метелка! Возомнила из себя! А ведь нормальной бабой была! Бухнуть умела. Только и тебя подмяли. Перекроил тебя Федька на свой манер. И вместо бабы занудой стала, как все. Говоришь, что я в этой жизни лишним человеком стал, никто меня не вспомнит, добрым словом на могиле не помянет? Шалишь, Ленка, меня, неудельного пропойцу, никто из квартиры не выкидывал как тебя, не вывозили насмех всем соседям, не кричали мою биографию на целый двор и не звали кодлу врачей. Меня любили таким, какой есть и не переделывали. Тебя, бабу, лупил мужик. Во где стыд. А ты после того ложилась к нему в постель. Скажи, где твоя гордость была тогда? Я алкаш, но свою жену за все годы пальцем не трогал. В любом состоянии помнил, что она баба!

— Мне если доставалось, то за дело, — огрызнулась Ленка.

— Тогда чего на меня зудишь? Тоже не без причины получал, уж если по совести брехнуть. Но сколько живу со своею, никогда она меня не порочила. Наоборот, вступалась и защищала перед чужими. Дома могла всякое ляпнуть, но то промежду нами оставалось. А вот счастливый я или нет, мне лучше знать.

— Тебя никто не признает, отовсюду гонят, — не выдержала Ленка.

— Кто не признает, я никуда не хожу и нигде кроме магазина не свечусь.