— Услышит, как же! Держи карман шире!

— Услышит, услышит.

Как-то проходя мимо Васькиной избы, я увидел на завалинке под навесом крыши своего друга.

— А че ты не верхом? — поставил меня в тупик вопросом Васька.

— У нас нет коня, — ответил я.

— На бычке, — просто ответил Васька.

Я посмотрел на бычка, стараясь представить себя в качестве лихого наездника. Картина не вырисовывалась.

— Я своего обучил, — продолжил Васька, оценивая взглядом ничего не подозревающего бычка. — Он даже больше твоего. Но я его объездил.

— Как? — принял и я решение прокатиться на спине ничего не подозревающего бычка.

— Да совсем просто! Запрыгивай ему на спину, ложись поперек, и пусть он тебя таскает. Устанет и смирится. Правда, сбросит несколько раз, а потом успокоится. Отгоняй от прясла, любят они зацепить тебя штаниной за жердь. Прутиком по морде, он голову в сторону, и сам от прясла отворачивает.

— А если зацепит? — Я представил себя надетым на жердь.

— Сиди не моргай, тогда и не зацепит, — прост был совет Васьки.

С этого момента жизнь моя превратилась в борьбу. Я был упрям, а бычок во сто крат упрямее. Я падал, поднимался, запрыгивал на острую спину бычка, чтобы тут же оказаться на земле. Вот, кажется, и он смирился, терпит меня на своей горбатой спине. Но иногда находит на него блажь, и он, упруго вскинув зад, сбрасывает меня на землю. Три раза зацепил штанами за жердь. И это позади.

Я еду на бычке мимо Васькиного дома, поглядываю на окно, мне хочется похвастать своими достижениями в джигитовке. Под окнами огромная лужа. Что заставило бычка остановиться посредине лужи, и ни назад, ни вперед и шага сделать — то мне неведомо. Остановился как вкопанный! Прутик тоже не действовал на его упрямство. Сколько бы продолжалось это забастовочное действо, я не знаю, но тут отворилось окно, а из окна — хитрая Васькина физиономия.

— Ты крутни его за хвост! — с радостью выкрикнул он мне. — Как заводной ручкой!

Крутнул. Бычок пулей выпрыгнул из-под меня, и я оказался в луже.

— Я не успел сказать тебе, чтобы ты крепче держался, — посочувствовал мне Васька, а морда как у настоящего хорька.

В школу я шел с измазанным зеленкой лицом. Лида намазала. На лице вдруг выступили синие пятна, потом они превратились в пузыри, потом пузыри полопались и остались красные пятна.

Эрнеста-Хэмингуэя не было, он уехал со своей мятежной мамой Биссектрисой куда-то далеко из Сибири, подальше от ее простоватых обитателей, могущих дурно повлиять на прилизанного сына-надежду. Его место за партой с лупоглазой пустовало.

— Садись с Яковлевой, — распорядилась Суповна, мельком глянув на мое пятнистое лицо.

— Я с ним не сяду! — Вышла из-за парты Яковлева. — Он лишаистый!

«Ну, гадина! Это тебе так просто не сойдет!» — поклялся я, мысленно проведя ногтем большого пальца по горлу.

Зусия Юсуповна долго смотрела на меня, на лупоглазую Яковлеву, на Ваську, в одиночестве сидящего за огромной партой.

— Садись с Хорьковым, — распорядилась она, и в глазах какая-то надежда. Она читалась просто: «Зло, которое распространялось на весь класс, теперь замкнется только на двух ее источниках. Они погасят это зло на себе!»

Сулия Суповна ошиблась. Ошиблась, несмотря на свою природную прозорливость и смекалку. Мы с Васькой, скооперировавшись, творили чудеса! Вдвойне! Втройне! Юсуповна, признав свою стратегическую ошибку, посадила меня с Павловой, а Ваську — с пучеглазой Яковлевой. То ли место было заколдованное, то ли иссяк мой талант забияки, но мне почему-то расхотелось смешить пацанов.