Попыталась и лупастая Яковлева подкатить ко мне, прибежала с задачкой.

— Слушай, Яшкина, что у тебя на носу? Прыщик или бородавка, как у Бабы-яги? — спросил я ее. И отшил навсегда!

Окончательным изгоем я стал после Нового года, точнее после спектакля, в котором сыграл принца. Золушку, к моему неудовольствию, играла Яковлева.

Говорить ей, как она мне нравится, для меня было хуже смерти. Но так написано… Я должен смотреть на нее влюбленными глазами, а мне никакими глазами смотреть на нее не хочется.

— Какой-то тусклый у тебя голос, — откинула на стул пьесу режиссер, ученица из 10 «Б» класса. — Ты влюблен в незнакомую, не похожую на всех других, добрую и красивую девочку! Твой голос должен дрожать от чувств, а ты: «Ме-ме, ме-ме». Как с картошкой во рту. Посмотри на нее другими глазами. Влюбленными. Смотри, какие у нее большие и красивые глаза!

Я исподлобья глянул на Яковлеву, на ее глаза. Действительно, большие глаза. Ну, чуть-чуть красивые. И причесали ее космы красиво. Губы какие-то не такие. Не то чтобы некрасивые, а скривила она их в какую-то ухмылку.

— Возьми ее за руку и повтори монолог словами влюбленного принца! Начали! — приказала режиссер-десятиклассница.

Яковлева, не расставаясь с ухмылкой, подала мне свою руку. Рука прохладная, а жжет мою ладонь, как раскаленную болванку из горна кузницы в нее вложили.

— Музыка! — командует режиссер. Заиграл ее одноклассник на баяне. — Выходите на круг! — это к нам с Яковлевой. — Смотрите друг на друга влюбленными глазами. Говори!

— Кто вы, прекрасная незнакомка? — говорю я пересохшим голосом. Кашляю.

— Повтори еще раз! — требует режиссер.

— Кто вы, прекрасная незнакомка?

— Уже лучше! Еще раз!

— Кто вы, прекрасная незнакомка?

— Танцуйте!

Легко сказать: танцуйте! А как это сделать? Да еще и красиво! Наступив несколько раз своим грубым ботинком на ногу Яковлевой — Золушке, я почувствовал, как по моей спине побежали ручейки, пот застлал пеленою глаза.

После каждого вечера с репетицией я менялся неузнаваемо, и не в лучшую опять же сторону. Я ждал этого вечера со смутной надеждой, ждал и надеялся, что и Яковлева спешит на репетицию, чтобы подержать мою дрожащую руку в своей, прохладной и уверенной. Мы научились смотреть друг другу в глаза: сначала просто так, а потом и с любовью, — наверное, если считать любовью желание смотреть в глаза и не выпускать руки.

— Судачат люди, что растет новый артист, — начал с неизменной ухмылкой отец за ужином после премьеры спектакля. — И начал не с какого-то там сына рабочего или колхозника, а с сына заморского короля. — Пожевав, продолжил: — Только и там он какой-то кривой. Нет, чтобы взять в жены дочь какого-нибудь короля из крепкого королевства, так он влюбился в бедную служанку, у которой ни кола, ни двора. Так, глядишь, бы и скатали к свату-королю в гости, посидели бы за роскошным столом, попили бы сладкого заморского винца, поели ананасов и чего еще там, так теперь опять тянуть лямку бедности. Король лишит наследства, а нам на шею сядут оголодавшие многочисленные дети неудачника принца. Будут есть репу вместо ананасов, ходить в дырявых опорках… Да.

— Марья говорит, что всем понравился концерт, — подключилась к разговору мама. — Говорит, твой Валерка с Наташкой были лучше всех.

— Может, заметней всех? — усомнился отец. — У одного голова как из медного таза, другая с коровьими глазами… Вот парочка!

— И совсем не коровьи! — вырвалось само по себе у меня.