Нес я машину, прижав к груди, как самое дорогое и любимое приобретение. На улице, под окном нашей избы, была огромная — мне так казалось — куча земли, именно то, что мне так было необходимо. Сидя на куче красновато-желтой земли, я нагружал старой щербатой ложкой кузов машины поверх бортов и медленно, натужно, с подвыванием, вез на другую сторону кучи груз, там его, тоже не без характерных звуков, сопровождающих выгрузку грунта, сваливал. Долго выезжал, смыкаясь назад-вперед, а выехав на проторенную дорогу, весело спешил к «карьеру» за новой порцией груза.

Был холодный осенний день, дул северный, от Байкала, ветер, но мне было не до холода. Я был занят настоящим нужным делом.

Ночью мне стало плохо. Шумело в голове, глаза не хотели открываться, и какая-то тяжесть во всем теле. Ко мне мягко подошла мама, положила ладонь на мой лоб.

— Иван, он весь горит! — сказала она. В голосе мне непонятная тревога.

— Что там еще? — недовольно отозвался отец.

— Он весь как кипяток! — повторила мама и опять приложила руку к моему лбу.

— Ну так что теперь? — не знал, что делать, отец.

— Заболел он!

— Беги к Насте! Скажи ей.

Слышу глухой топот шагов во дворе, потом в сенях, потом в избе.

На лоб легла ладонь. Холодная.

— Температура, — тихо, как задумавшись о чем-то, сказала тетя Настя. Добавила: — Высокая.

— Что делать? — Не вижу, но знаю, как испугана мама.

— Сейчас я! — говорит тетя и быстро убегает. Также быстро возвращается.

Меня стали протирать чем-то влажным, прохладным и вонючим. Сунули в рот ложку с горькой водой. Я проглотил, мне даже не хотелось выплюнуть эту мерзость.

Когда я проснулся, в оконце светилось яркое солнышко. Около меня, нахохлившись, как большие черные птицы на суку, сидели мама и тетя Настя.

Первой вскочила мама.

— Сынок, — схватила она меня за руку, — что у тебя болит?

— Не знаю, — ответил я, расклеив запекшиеся губы.

— Головка болит?

— Тяжелая она, — ответил я, прислушиваясь ко всему телу, выискивая больное место.

— Животик не болит?

— Н-не. Не болит.

— Горлышко? — перечисляла мама все, что могло болеть во мне.

— Тоже не болит.

— А что болит?

— Ничего не болит. Машинка моя где?

— Господи! — воскликнула мама уже веселым голосом. — Мы тут глаз всю ночь не сомкнули, а ему машинка! Да целая она, никуда не делась!

— Дай мне ее, — попросил я. А взяв в руки свое сокровище, мне тут же захотелось грузить, отвозить по ухабистой дороге груз, сваливать его вдоль дороги и опять спешить в «карьер».

Воспаление легких перенес нетяжело, но долго пришлось потом ходить закутанным. На улицу не пускали. А так хотелось показать свой грузовик всем, чтобы знали, какая у меня красивая и важная машина.

Подравшись несколько раз, мне удалось добиться от окружения если не уважения, то боязни быть битым за оскорбление. Мне перестали говорить, ядовито прищурясь, при игре в чижика: «Ну, ты! Рыжий! Твоя очередь!» От этого я не стал другим, голова моя, обрастая волосами, светилась золотом даже больше, чем раньше, но рыжим меня уже не дразнили.