В октябре я отправилась в Нью-Йорк на конференцию, и мы с Роджером, наконец, встретились. Я смогла убедиться, что он такой же, каким и представлялся в своих письмах по электронной почте, а Чандра выяснила: прозрачный тип. Он мне очень понравился, но это не было вспышкой неудержимой страсти, как случилось с Вилли, когда мне было сорок пять лет. Это подтверждает сказанное мною ранее: гормоны имеют решающее значение. Он пригласил меня на ужин, и через полчаса я прямо спросила, каковы его намерения, потому что в моём возрасте нельзя терять время. Он подавился равиоли, но не убежал, какпоступила бы я, если бы он устроил мне такую же засаду.

За три дня до моего вынужденного отъезда в Калифорнию мы стали встречаться, и этого времени хватило Роджеру, чтобы решить, что если он встретил меня, то уже не отпустит. По дороге в аэропорт он сделал мне предложение. Я ответила ему в духе респектабельной зрелой дамы: «Насчёт женитьбыне может быть и речи, но если ты готов часто ездить в Калифорнию, мы можем быть любовниками, как ты думаешь?» Бедный мужчина... что он мог мне ответить? Да, конечно.

Так мы вели себя несколько месяцев, пока однажды встречи по выходным после шести часов в самолёте не стали для нас слишком тяжёлыми. Тогда Роджер продал свой дом, забитый мебелью, предметами и сувенирами, отдал всё, что в нём было, и переехал в Калифорнию с двумя велосипедами и некоторой одеждой, которую я быстро заменила, потому что она вышла из моды.«Я остался ни с чем. Если это не сработает, мне придётся спать под мостом», —обеспокоенно предупредил он меня.

В течение года и семи месяцев мы испытывали себя, живя в моём кукольном домике с двумя собаками-самками. Мы оба пошли на уступки: я— его беспорядку,а он— моему властному духу, чрезмерной пунктуальности и моей одержимости писательством, не оставлявшим много времени для других вещей. Мы научились деликатному танцу хорошо подготовленных пар, который позволяет двигаться по дорожке, не наступая на ноги. По прошествии этого срока, убедившись в том, чтосможем вынести друг друга, мы поженились, потому что он был довольно традиционным человеком, и его беспокоила идея жить в грехе.

Это была очень интимная свадьба, только в кругу наших детей и внуков. Все в восторге от нашего союза, поскольку это значит, что им не нужно будет заботиться о нас сейчас. Мы будем заботиться друг о друге, пока сможем.

Моя мать тоже была довольна. За несколько дней до смерти она попросила меня выйти замуж за Роджера, чтобы, как она сказала, я не была старой и одинокой. Я объяснила ей, что не чувствую себя старой и одинокой.«Если в Калифорнии меня ждёт идеальный любовник, зачем мне неидеальный муж?»—возразила я. «Любовники невечные, а муж—надёжная партия», —таков был её ответ.

Мне немного стыдно в этом признаться, но я зависима от своего возлюбленного во многих вопросах, которые раньше мне ничего не стоили, таких, как, например, заправка машины бензином или замена лампочек. Роджер родился в Бронксе, в семье поляков, у него сильные крестьянские руки и хороший характер. Он помогает мне справляться с неудобствами этого мира, избегая ситуаций, в которых я чувствую себя глупой. Я рада, что послушалась маму и вышла за него замуж. Это превосходная надёжная партия.

Мой сын спросил Роджера, что он почувствовал, когда познакомился со мной, и тот, покраснев, ответил ему: «Я почувствовал себя подростком. А сейчас я чувствую себя маленьким мальчиком, который каждое утро просыпается, зная, что пойдёт в цирк». Всё относительно. Для меня это самое спокойное время в жизни, нет никакой мелодрамы. Роджеру, напротив, кажется, что ежедневное волнение, которое я испытываю, никогда не утихает, и нет ни минуты, чтобы немного заскучать.