|
Ребенок заорал еще громче, перепугавшись, когда отец принялся размахивать над ним своими огромными жилистыми руками. - Оставь ее, знаешь ведь, что не замолчит, - проговорила жена Маэ, потягиваясь в постели. Она тоже только что проснулась и досадовала, что ей никогда не дают как следует выспаться. Неужели они не могут тихо уйти! Она лежала, закутавшись в одеяло так, что видно было только ее длинное лицо с крупными чертами, сохранившее следы грубой красоты; к тридцати девяти годам она уже поблекла от вечной нужды и семерых детей: Глядя в потолок, она медленно заговорила; муж тем временем одевался. Ни он, ни она не обращали больше внимания на ребенка, надрывавшегося от крика. - Знаешь, я сижу без гроша, а сегодня только еще понедельник: до получки шесть дней... Как дальше быть? Вы все вместе приносите девять франков. Как мне на них обернуться? В доме ведь десять ртов. - Ох, уж и девять франков! - воскликнул Маэ. - Я да Захария получаем по три франка: вот тебе шесть... Катрина и отец по два: вот тебе четыре; четыре да шесть - десять... Да еще Жанлен получает франк: вот тебе одиннадцать. - Одиннадцать-то одиннадцать, а праздников и прогулов ты не считаешь? Говорю тебе, больше девяти никогда не получается! Маэ не отвечал, ища на полу свой кожаный пояс. Затем, разгибаясь, он промолвил: - Нечего жаловаться, я еще здоров. А сколько в сорок два года на ремонтную работу переходят! - Может быть, может быть, старина, но от этого на хлеб у нас не прибавляется. Что же мне делать, скажи на милость? У тебя-то ничего нет? - Два су есть. - Ну и оставь их себе, выпьешь кружку пива... Бог мой! А мне что делать? Шесть дней еще - конца не видать. Мы в лавке у Мегра шестьдесят франков задолжали. Он меня позавчера за дверь выставил, а я все-таки к нему опять пойду. Но если он упрется и откажет... И она продолжала унылым голосом, не поворачивая головы, жмурясь порою от скудного света свечи. Она говорила о том, что в доме ничего нет, а дети просят хлеба; даже кофе не хватает, от воды делается резь в животе; и долго-долго еще придется им есть вареную капусту, обманывая голодный желудок. Приходилось говорить все громче, так как рев Эстеллы покрывал слова. Этот истошный крик становился невыносимым. Маэ, казалось, только теперь услыхал его, выхватил вне себя ребенка из люльки и бросил его на кровать к матери, яростно бормоча: - На тебе, а то я ее пристукну... Ну и ребенок, прости господи! Ей-то ни в чем недостатка нет, сосет себе грудь, а орет громче всех! В самом деле, Эстелла тотчас принялась сосать. Закутанная в одеяло, успокоенная теплом постели, она только почмокивала губами. - Разве господа из Пиолены тебе не говорили, чтобы ты к ним пришла? - спросил отец, помолчав. |
