Впрочем, это не ново: так всегда бывало после больших войн. И почти всегда это благое желание ни только не улучшало положение страны, а ухудшало еще больше, потому что начиналась грызня за власть, за кусок пирога, в нее втягивались народные массы, лилась кровь и все шло вразнос.

Все хотят лучшего, а получают его в конце концов немногие. Следовательно, надо всеми силами удерживать сознание рядовых членов партии и народа на прежних позициях, не допуская ни малейшего шатания. А крикунов и шептунов — в рудники и на лесоповал. Только после этого что-то менять, но постепенно, шаг за шагом и только в одну сторону — к улучшению жизни народа, укреплению государства и его идейных основ. Без веры нет народа, без сплоченного верой народа нет государства, а вера всегда основывалась на желании улучшения жизни. Именно улучшения, потому что этот процесс бесконечен. А если пообещать народу рай к такому-то году, если учесть, что каждый понимает под раем что-то свое, и рай этот не дать к обещанному сроку или дать не таким, как его ожидали, это может привести к хаосу. Факт, многократно подтвержденный историей мира, и не товарищу Сталину наступать на грабли, на которые когда-то наступали другие.

То же самое и по отношению к странам Восточной Европы. Надо внушить им мысль, что без СССР они не представляют никакой силы и влияния, что не выживут в мире, где их уже не одиножды предавали и продавали, втягивая в кровавую мясорубку. Поставить их в жесткую экономическую зависимость от СССР, от его политики и идеологии. И тоже постепенность, но постепенность непрерывная, день за днем, и вполне ощутимая. «Лучше меньше, да лучше», — говаривал Ленин. И был совершенно прав.

Неожиданно вспомнился Жуков — таким, каким он принимал парад Победы на Красной площади; затем — по какой-то внутренней связи — и во время сегодняшнего прощания в Берлине: по обыкновению сдержанный, немногословный, но, похоже, довольный тем, что остается полновластным хозяином в Восточной зоне Германии. Что ж, пусть учится не только командовать, но и управлять: пригодится. Да и от Москвы подальше. Не все же на белом коне… А там будет видно.

Сталин тяжело поднялся с кресла, подошел к окну, отодвинул плотную штору — и в купе проник свет занимающегося утра.

Мимо бежали разрушенные города, сожженные деревни, искалеченные рощи. Но лето все одело в зелень обновления, а легкая дымка тумана скрадывала четкость изломанных линий. Пройдет несколько лет, осыплются окопы, запашутся поля минувших сражений, на которых гибли люди, придут новые поколения, не знающие войны, и перестанут думать о прошлом, учиться на опыте своих отцов и дедов, и все возвратится на круги своя. Но к тому времени не будет ни Сталина, ни Черчилля, ни всех тех, кто пережил эту войну. Значит, надо заложить в нынешнее поколение основы будущего, каким его видит товарищ Сталин, заложить так прочно, чтобы оно в нетленном виде передавалось дальше, стало источником человеческой веры и убежденности. А это-то и есть самое трудное.

Сталин вспомнил своих детей, которых беспокоит совсем не это, вздохнул и отошел от окна. Василий пьянствует, окружен прилипалами, какая-то идейность в его голове отсутствует напрочь. Светлана… эта ведет себя поскромнее, но только внешне, окружена тоже не самыми лучшими людьми. И, разумеется, не красотой и умом она их привлекает: там ни того, ни другого не видно. Берия докладывает, что определенная категория лиц пытается воздействовать на Светлану с тем, чтобы через нее влиять на отца и на принятие им решений в свою пользу.