– Воинствующая лесбиянка, – в замешательстве пробормотал Хафнер, когда за Шильдкнехт захлопнулась дверь.

Тойер какое‑то время смотрел в окно. Потом повернулся, но ничего не сказал.

На следующее утро он бодро вошел в кабинет, да что там, он пронесся по нему. Минувший вечер он провел в монашеском уединении в своей маленькой нойенгеймской квартире и занимался тем, чем занимаются монахи, чтобы не свихнуться окончательно. Он выдул бутылку красного. К вину имелась заказная пицца. Он уплетал ее и долго слушал старые душевные записи, а в конце даже новый диск – Робби Уильямса. При этом перебирал в уме подвиги, которые совершил вместе с ребятами, и это было классно. Так будет и впредь, почему бы и нет? Обычно человек надеется, что кто‑то там образумится, но ведь он гораздо скромней, его устраивало и безрассудство.

Ему удалось сохранить боевой дух до утра. Он посмотрел короткий сон про медведей, для него это были самые любимые спутники Морфея. Умные, мощные мишки привели его на прогулку в заколдованный лес. Он бежал посередке и доверчиво держал их за лапы; его ноги упруго отталкивались от земли. Потом медведи вышли на поляну и под аккомпанемент неожиданно появившегося оркестра горилл‑скрипачей исполнили дуэтом великолепную оду тишине, лесу и своей могучей силе.

Нынешним утром, пребывая в полном душевном покое, он даже побрился. Просто так, без всякой нужды. И вот теперь…

– В общем, теперь все возвращается к норме. Мы ведем расследование вопреки официальной линии. – Он не сомневался, что за ночь ребята пришли в себя, образумились – даже Хафнер. Шеф группы уселся с довольным видом и окинул взглядом своих парней. – Разумеется, вы были правы, когда приводили мне всевозможные доводы; вчера у меня даже возникло ощущение, что вы верите в них всерьез…

– Тут вам был звонок, – сообщил Лейдиг. – Ничего важного, по поводу подоходного налога. Я сказал, что вы позвоните.

– Пошли они в задницу, – весело отмахнулся Тойер. – Мы еще раз возьмем в разработку поочередно папашу и Пильца. Кроме того, я хочу больше узнать про Нассмана…

Штерн засмеялся:

– Значит, три беседы, а дальше что?

– Дальше мы поглядим. Поглядим и будем действовать по обстоятельствам.

– Из упрямства или потому, что в этом действительно есть смысл? – осторожно поинтересовался Лейдиг. Хафнер тоже не горел энтузиазмом.

Лицо Тойера расслабилось, он вдруг почувствовал – иллюзии тают. Это было не к добру. Ему не хотелось расставаться с иллюзиями.

– Но ведь до сих пор так было всегда. Наше упрямство приносило плоды.

Хафнер сосредоточенно разглядывал свои ногти.

– Тогда причина была в Зельтманне. Тот всегда по‑идиотски брался за дела, и можно было заранее предугадать, что надежней держаться подальше от его инициатив и делать все наоборот.

– Да, но ведь сейчас осталось то же самое. – У Тойера вспотели ладони. – Ты назвал эту Шильдкнехт «воинствующей лесбиянкой». Грубо, но… в точку. Я ценю твою точность, Хафнер.

– Да, – согласился Хафнер. – Верно. У меня точный прицел. И вообще, по мне можно выверять компас. И я так сказал. Я полностью отвечаю за то, что говорю. Всегда. Что бы я ни говорил. Даже если я уже не помню об этом. Однозначно, да. – Занервничав, комиссар покружился на вращающемся кресле; в результате возник интересный узор из дыма, нечто вроде двойной спирали. Она напомнила постепенно впадавшему в отчаяние шефу о его давних провалах в гимназии.