– Для меня работа с вами всегда значила больше, чем обычное сотрудничество… – Старший гаупткомиссар судорожно глотнул воздух; надо держать себя в руках и не разреветься. – Ведь я вас… – Он рухнул на свой стул. – О'кей. О'кей. Я допишу этот сверхважный отчет: художник обвиняет бывшую жену, что она пичкала их общего ребенка сахарной ватой и превратила его в диабетика. Для меня это теперь… Кругом все в дерьме, но мне осталась лишь пара лет. Это ваше будущее, такие вот… – он с ненавистью ткнул пальцем в бумаги, – отчеты. – А после паузы прошептал: – Сахарная вата.

Тут он снова заорал:

– Сахарная вата! Самое подходящее для вас, сластены золотушные, импотенты, слюнтяи, эгоисты, говнюки!

Затем старший гаупткомиссар несколько часов сосредоточенно работал за письменным столом, а около четырех часов, не прощаясь, покинул кабинет. Раз уж опоздал, то он, ха‑ха, и уйдет раньше положенного. Покажет этим желторотикам, что такое гражданское неповиновение человека в полицейской форме, хотя он и не носил ее.

Все‑таки молодежь нынешняя никуда не годится. Вот старики – дело другое.

Он повернул за угол и чуть не столкнулся с шагавшим навстречу потным Зенфом.

– Представь себе, Тойер, наш поджигатель запалил пасторский дом, тот самый, где жил Нассман. Среди бела дня, все улики – коту под хвост.

– Задержали его?

– Нет, но мы контролируем все дороги на Мангейм.

– Дом ведь был на охране…

– Просто заперт. Ты же знаешь место, туда можно подобраться и незамеченным…

Верно, Хейлиг‑Гейстштрассе находилась буквально в двух шагах от главной пешеходной зоны города, но порой производила впечатление вымершей улицы.

– Что, в газете много написали про Нассмана? Я как‑то прозевал и не читал…

– Достаточно много, – прогудел Зенф. – Если предположить, что поджигатель просто хотел показать свою удаль, то цель была идеальная. А куда вы, собственно говоря, направляетесь? Прокуроршу свою ублажать?

– Я заболел, наглец, – слабо парировал Тойер такую чудовищную бесцеремонность и двинулся дальше. Итак, дом пастора исчез. Таким образом, дело похерено. Вот только не всех это устроит…

– Знаешь что, – добродушно прохрипел Фабри, – я считаю, что прежде всего ты должен извиниться перед своими парнями. Согласен?

– Неужели и ты считаешь, что я все усложняю и вообще что я не прав? – Тойер устало обмяк на софе, и даже телефонная трубка казалась теперь тяжелей гантели.

– Нет, я полагаю, что ты, возможно, и прав. Впрочем, можешь и заблуждаться.

– Знаю, дружище, знаю. – Ему стало стыдно, он никогда не мог спорить с Фабри.

– Помочь тебе я ничем не могу. Уезжаю на лечение на Балтику, представь себе. Антибиотики уже не помогают – я столько наглотался этой дряни, что после смерти, вероятно, буду представлять собой опасность для окружающей среды и меня похоронят в специальном саркофаге.

– Брось болтать глупости. Лучше подскажи, что мне делать?

– Ты должен хорошенько ухватиться за какую‑нибудь нить. Если получится, ты сможешь убедить остальных, что дело стоит копать и дальше. Лично мне представляется весьма сомнительным, чтобы какой‑то там сумасшедший мальчишка мог специально поехать из Мангейма в Гейдельберг с намерением поджечь пасторский дом…

– Да, но вообще‑то фотография дома была напечатана в газете…

– В «Рейн‑Неккар‑Цейтунг»?

– Да.

– И ее регулярно читает тот мангеймский полудурок? Нет, Тойер.