На этот раз ему никак не удавалось ощутить настоящую неприязнь к Дану. В отце погибшей девочки что‑то переменилось, он как‑то обмяк и выглядел не так безупречно, как в первый раз. Вид у него был подавленный и грустный.

– Как у вас в действительности обстоят дела?

Дан улыбнулся:

– Если бы я знал.

Тойер увидел, что у Дана дрожат руки.

– Знаете, я хотел откреститься от своей дочери, вы это поняли и осудили. Все меня осуждали. Да и сам я себя осуждал. Мой брак был вообще неудачным. Глупость, за которую я несу ответственность, ведь в конце концов моя жена была молодой девчонкой, практиканткой, а я уже уважаемым адвокатом. Дело известное. Мне льстило – такая свеженькая, хорошенькая самка. Думать начинаешь, лишь когда проходят годы… Долго я даже не знал, что моя жена беременна: она уехала от меня, когда еще ничего не было заметно. Она была намного моложе меня, как я уже сказал, хотела жить совсем иначе. Мои седые виски, вероятно, ей наскучили.

Тойер подливал себе кофе, это создавало атмосферу доверия. Хорошо это или плохо, решить он не мог.

– Но теперь, когда Рони уже нет в живых, я почувствовал отчаяние. – Дан грустно покачал головой. – Что имеем – не храним, потерявши – плачем. Не так ли?

Могучий сыщик промолчал. Ему‑то это было хорошо известно.

– Иногда она пела странные песни. Это мне мешало. Теперь, когда я остался совсем один, мне порой мерещится, будто я слышу ее пение. – Дан замолк и посмотрел себе под ноги. – Мне стало известно, что она ужасно боялась забеременеть. Вы знаете об этом?

Тойер кивнул.

– Да, конечно, вы давно знаете. А когда я об этом узнал, у меня неожиданно возникло ощущение, будто я почувствовал в себе часть ее – страх заполучить ребенка, ведь ужасно, когда ребенок…

Он вызывал у Тойера жалость, и, поскольку сыщик не мог с ней справиться, он переменил тему:

– Допустим, кто‑то хотел припугнуть Пильца, и допустим, что речь при этом шла и о вашей дочери. Может, вы могли бы что‑нибудь добавить к сказанному?

Дан долго молчал, потом произнес, не отрывая взгляда от окна:

– Вы не верите, что это был пастор? Ясное дело. Иначе бы вы не были здесь. Вероятно, вы думаете, что я имею к этому какое‑то отношение…

– Признаюсь, что я взвешивал и такую версию…

– И потом Пильц, он не дает вам покоя. Хотелось бы верить, что все случилось так, как поведал ваш шеф. Вот только, может, он немножко… того?…

Тойер презрительно отмахнулся.

– Ну, ладно. В общем, Конрада я знаю по СКП, Социалистическому коллективу пациентов. Я тоже посещал их собрания. Оглядываясь назад могу сказать, что, на мой взгляд, Конрад был типичным благородным разбойником. Ему бы родиться на двести лет раньше. Когда они заговорили о серьезных акциях, неожиданно, с шумом и треском начали заниматься групповой терапией, я отошел от них.

– Из‑за чего вы вообще присоединились к ним? Я имею в виду, к той социалистической терапии?

Дан зло засмеялся:

– До этого я был не в ладу с собой, не мог справиться с хаосом чувств. Понимаете? Впрочем, понять это нелегко…

– Я‑то понимаю! – вырвалось у Тойера.

– Да? Тогда мне легче будет объяснить. В те времена Конрад был для меня чем‑то вроде кумира. Эдакий Че курпфальцского разлива. В городе он прижился с трудом. Попрошайничал, пил, дрался. Вступил в связь с семнадцатилетней дочкой местного пастора… Я был гораздо осмотрительней, разумней, а тогда думал – трусливей… Потом Конрад внезапно исчез… Может, вам сварить еще кофе?

Тойер отказался; его сердце и так стучало будто дятел.

– Когда его разоблачили осенью девяностого, я случайно прочел об этом в газете.