Тоска нахлынула на него.

– Я должен к ребятам, – прошептал он, – должен извиниться…

Ильдирим сочла за лучшее не замечать этого всплеска эмоций и перешла в наступление:

– Озгюр, мне не верится, что ты знаешь работу полиции только по телесериалам. А? Отвечай!

Раздвоившийся парень ухмыльнулся.

– О'кей, я один раз стырил ботинки. Меня сцапали. Но ботинки были классные.

Ильдирим поглядела на Бабетту. Конечно, та словно бы и не понимала, какие проблемы в этот момент беспокоили ее приемную мать: что ее малышка самым скверным образом угодит на кривую дорожку. С давних пор все начиналось с секса и кражи ботинок, а потом вело к кровавому концу в смертельной перестрелке с русской мафией. Прокурор потрясла головой, впервые после долгого времени она опять услышала шум в ушах, на этот раз жужжание, словно в голове заработал маленький адский магнитофон.

– Мяса подложить кому‑нибудь?

– Оскар, Оскюр, половая связь с Бабеттой пока что недопустима: вы еще не созрели для этого. Ты должен проявить сознательность! И вообще, надо все начинать с петтинга! – выпалил Тойер, ведь он обещал поговорить с парнем, и лучше приступить к разговору сейчас, когда алкоголь снес барьеры неловкости. Ильдирим поморщилась и устало закрыла глаза.

– Эй, про чтой‑то он? Какой еще петтинг?

Мальчишка неплохо себя чувствовал. Ушел он лишь тогда, когда Ильдирим недвусмысленным жестом распахнула входную дверь.

Бабетта поскорей шмыгнула в свою спальню и проявила готовность ограничить вопли Эминема собственными четырьмя стенами. Недавно живущее наверху семейство пожаловалось на шум. После многих лет подушечных баталий и громоподобных детских прыжков это стало своего рода сюрпризом.

Они сидели на кухне, Ильдирим только что закончила возиться с посудой. Тойер не помогал ей, а сейчас притащил из кладовки красное вино.

– Мы сделаем так, милый. Я найму парочку уличных киллеров, чтобы они отрезали Озгюру кое‑что. Тогда тебе больше не придется говорить на такие сложные темы… Между прочим, я догадываюсь о вашей размолвке в группе, такие вещи надо поскорее улаживать. Знаешь, Тойер, это уже становится оригинальным – твоя потрясающая способность моментально портить отношения с новыми начальниками. Но рано или поздно это перестанет сходить тебе с рук. Ты хочешь продолжить работу над делом. Над закрытым делом. Дом пастора сгорел, а ведь там, пожалуй, можно было бы еще что‑нибудь нарыть, во всяком случае, другого варианта не осталось. Сама я ничем не могу тебе помочь, ничем; не могу и не желаю. И я вот что еще тебе скажу – поджигатель во всем признался. Об этом сообщила мангеймская полиция сегодня к вечеру. Он увидел снимок в газете, снимок пасторского дома, а в заметке говорилось, что мы надеемся найти улики, подтверждающие прежнюю версию. Вот малолетний идиот и решил напакостить полицейским.

Тойер потягивал вино. На дальнейшие споры у него не было энергии. Он просто грустил.

– Нассман…

– Пожалуйста, выбрось из головы ту чушь, которую нес Зельтманн. Лучше вспомни, что вы выяснили. От пастора ушла жена – вероятно, просто не выдержала. Все говорит о том, что Нассман был еще тот кобель.

Тойер рассказал про свою встречу с Даном, про ссору с ребятами, про телефонный разговор с Фабри. Сбивчиво, перескакивая с одного на другое.

Ильдирим вздыхала и время от времени прижимала ладонь к уху. Тон становился все более низким.

– Господи. О чем нам все это говорит? По‑моему, ровным счетом ни о чем.

Они допили бутылку и легли в постель. Тойер быстро заснул. Ильдирим прислушивалась к его пьяному дыханию и думала об Озгюре.