– Привет! – Приемная дочь небрежно смахнула со спины рюкзак; она носила его на одной лямке – так «круче». Ильдирим уже пыталась применять воспитательные меры, что‑то говорила про неправильную осанку и важность хорошего здоровья, но все дело завершилось тем, что девочка вежливо поинтересовалась, как себя чувствуют курящие астматики.

– Я порвала с Озгюром.

– Да что ты? Неужели? – Прокурор собрала всю свою волю, стараясь не слишком бурно проявить свою радость.

– Он считает суперским то, что сделал парень из Мангейма, тот поджигатель. А сам при этом болтает направо и налево, что хочет стать полицейским. Тупой кретин.

Ильдирим встала:

– Ладно, сегодня пообедаем не в столовой. Пойдем в «Крокодил» или, скажем… куда‑нибудь в Вестштадт! Да?

– Ты решила хорошенько это отпраздновать, да? – Бабетта откинула прядь с лица.

– Нет‑нет, – поспешно забормотала Ильдирим, скрывая внутреннее ликование. – Просто, по‑моему, это серьезный шаг и сделать его обычно бывает очень трудно. Кроме того, я считаю, что ты заслужила небольшой праздник… А вообще, я просто рада, что этот круглый идиот от нас отстал. Да, рада. Кстати, вы пользовались презервативами?

– Ясное дело, мама, – усмехнулась Бабетта. Они смотрели друг на друга.

– Как ты меня назвала? – На глаза Ильдирим навернулись слезы. – Как?

– Я случайно. Тебе не нравится? Неловко?

– Очень нравится, – всхлипнула прокурор и притянула к груди приемную дочь. – Я закажу самые дорогие блюда, какие есть в «Крокодиле», – добавила она, шмыгнув носом. – Малышка моя…

– Пожалуй, я должна сообщить тебе еще одну вещь, – прошептала Бабетта и погладила львиную гриву своей прослезившейся матери. – Вообще‑то я снова влюбилась. Костас грек.

Через полчаса, в «Крокодиле», прокурор Бахар Ильдирим выбрала дежурное блюдо – не самое дорогое.

– Ты намекаешь на то, что я вынудил мальчишку дать признательные показания? – Плац улыбался, но получалось не очень убедительно.

– Боюсь, я могу намекнуть тебе еще на кое‑какой нюанс, – буркнул Тойер. – Тут я вспомнил… Ты ведь левша…

Плац кивнул, его глаза сузились в щелочки. Вообще‑то он не сильно изменился за эти годы. Выглядел почти так же, как прежде. Поджарый, короткий ежик волос, усы, очечки в тонкой оправе, искусственный загар, приобретенный в солярии, золотая цепь на шее. Из молодого сутенера стал старым.

– Так вот, правая щека парня выглядит плоховато. При задержании я случайно запомнил, что он не этой стороной морды влепился в фонарь. Значит, ты врезал ему один раз или, возможно, несколько.

Плац откинулся на спинку стула:

– Тойер, слушай, мы никогда не были друзьями, это ясно. Но парень находился в Гейдельберге, когда произошел поджог. Что это, случайное совпадение? Как ты думаешь? Про дом было написано в газете…

– Он практически не умеет читать.

– Зато он видел картинку, я точно знаю. Слушай, Иоганнес, вы там живете в вашем кукольном Гейдельберге… А тут огромный город! Я слышал о твоих успешных делах. Но у нас в Мангейме такие происшествия едва ли не каждый день…

– Ну конечно, – фыркнул Тойер, – и первая дрезина, и первый автомобиль – все из Мангейма! Между прочим, у нас в городе находится старейший университет Европы!

– Старейший в Германии, дорогой мой! – разгорячился теперь и Плац, который так же, как и Тойер, вырос в Гейдельберге и прослушал в школьные годы местный курс краеведения с сильной патриотической окраской.