Муха иногда обижался, а иногда нет. Кир и сам тоже подъебывал Муху насчет Аллаха. На Кира Муха не обижался. Взводный Морозов не любил, когда Муху начинали колоть его мусульманством. Ругался. Да только никто на его ругань внимания не обращал. Муха сам мог за себя постоять, без взводного. Где теперь Муха? Игорь сказал, что чехи отдельно, но Никич сказал, что видел там старого чеха. Стало быть, и Муха где-то там. Все вперемешку, навалом, блядь, как в братской могилке. А начфин? Мирняк отдельно, они сказали.
Как разобраться, кто мирняк, а кто нет? Начфин пороху не нюхал. Начфин — он и в Африке начфин. А как же тот старый чех? Мирняк — как же, чехи мирняком вообще не бывают, они всю дорогу воюют, не с нами, так промеж собой. А братки в кожаных куртках? И у них своя война… Кругом война, все жрут всех — откуда ему взяться, мирняку-то?
— Слышь, — позвал Кир батюшку. — Слышь, Серега, а что будет, если человека убил?
— На войне убил? — спросил батюшка.
— А какая разница?
— Есть разница.
— Да ладно, — сказал Кир. Мысли у него в голове скакали как бешеные. — Я просто так спросил, чтоб это… беседу поддержать. Слушай, а ты Пересвета знаешь?
— Какого еще Пересвета?!
— Монах один, тоже в Чечне был. Ну, может, и не монах, и не в Чечне… Но печати ставил.
— Не знаю я никакого Пересвета.
— Ну и дурак, — сказал Кир беззлобно. — Имя такое чудное — Пересвет…
Минут через сорок они подъехали к пустырю, утыканному какими-то бетонными останками и изрытому ямами, как после бомбежки. Непонятно было, куда ехать дальше. И спросить некого. Дома жилые далеко, надо опять разворачиваться… Тут, на их счастье, показался какой-то немолодой мужик: он плелся через пустырь наискосок, в руках тащил два мешка, доверху набитых пустыми бутылками. Бизнесмен, ага. Кир высунулся из окна, заорал мужику:
— Эй, отец! Подскажи, как в Стругино проехать?
Мужик вразвалочку подошел ближе. Бутылки гремели при каждом его шаге. Морда у него была помятая.
— Закурить дай, — потребовал мужик.
Кир вылез из машины — размять ноги.
Протянул мужику пачку сигарет. Щелкнул по днищу, чтоб выскочила одна, а вылетели две. Мужик поставил мешки у ног, цепко ухватил обе сигареты, одну за ухо сунул, другую в рот, прикурил с жадностью. Глазки у мужика были маленькие, как у крота. Отвечать он не спешил. Дебил, что ли? Кир опять спросил его, кат: проехать в Стругино.
— Чего молчишь? Не знаешь?
— Чего не знаю?!
— Я говорю, в Стругино как проехать?!
— А че ты меня на голос-то берешь?! — вызверился мужик. — Вон оно, Стругино твое сраное!
— А проехать туда можно?
— А чего туда ехать, вон, иди по тропинке и все… Разъездились тут, рахиты, — пробурчал мужик и, подхватив мешки, побрел своей дорогой. Два раза он оглянулся — думал, наверное, что надо было всю пачку выторговать за свою услугу.
— Вот урод, — усмехнулся Кир. Он складывал жратву в пакет, где водка, а батюшка молча за ним наблюдал. — Ну все, теперь я сам дойду. Сколько я тебе должен?
— Не знаю… — сказал батюшка. — Смотри сам.
Кир отсчитал ему триста пятьдесят рублей.
— Нормально?
— Нормально.
Кир только хотел было попрощаться и уйти, как в кармане батюшкиной рясы зазвенело. Батюшка охнул и схватился за телефон. Он слушал, что ему говорят на другом конце города, и лицо его все вытягивалось. Потом он сказал очень виновато:
— Да, да. |