— Да, да. Сейчас. — И нажал отбой.

— Попадья звонила? — спросил Кир. — Ругается?

— Маленько.

— Ты извини, что так вышло, — сказал Кир, — я не знал, что это так далеко. Ну, давай, спасибо… Серега. Или как — отец Сергей? Отец, блин… Слушай, а лет тебе сколько?

— Ну, двадцать два, — неохотно отвечал батюшка, — будет скоро…

— А мне уже стукнуло, — сказал Кир, — так какой ты мне отец? Ладно, ладно. Не обижайся. Серый. Отец так отец. Спасибо, батяня.

— Не за что, — сказал батюшка. — А про ислам — это ты правду говорил?

— Да нет, конечно, какой ислам… Просто прикололся. Ну, давай, не обижайся, если что… Давай, Серег, счастливо.

— Счастливо, — сказал батюшка.

Кир взвалил пакет на плечо и пошел через пустырь. Идти было тяжело — сплошные ямы, да еще все развезло после дождя.

Звука отъезжающей машины не было слышно. Кир почувствовал, что батюшка опять таращится ему в спину. Дырку проглядишь… Он оглянулся через плечо — точно, стоит и смотрит. Клешни свои сложил на животе и смотрит. Кир махнул ему рукой — катись типа. Батюшка в ответ обрадованно замахал Киру могучей ручищей. Кир постоял, потом развернулся и сделал пару шагов к машине.

— А если не на войне убил? — крикнул он. — Если не на войне, а так просто? А? Чего тогда делать?

Батюшка оторопело молчал. Потом сказал — так тихо, что Кир едва расслышал:

— Каяться.

— Я так и думал, — сказал Кир, усмехнувшись.

Он еще раз помахал батюшке рукой и заковылял прочь. Теперь направо… Куда этот козел показывал? Пустырь тянулся куда хватало глаз — огромный, как поле битвы. Над пустырем вились птицы. Ворона заорала: «Кр-р-ра! Кр-ра!»

— Че орешь, дура, — сказал ей Кир.

Ворона летела за ним.

Кир бросил ей корку хлеба, как собаке, она отстала. Батюшка все не уезжал. Завестись не может? Кир попытался шагать быстрей. Но идти было до того больно — темнело в глазах. Над головой снова раздалось карканье. Погань проклятущая. Что ей хлеб, они мясо жрут, покойников жрут. Она ждет, когда я тут сдохну.

Кир оступился, от боли прокусил губу, проглотил теплую соленую струйку. Пот заливал ему глаза. Бутылки колотили его по здоровой ноге. Он повесил пакет на другую руку — в ту, которой и костыль держал. Костыль был короткий, под локоть. Стало еще хуже.

Пустырю не видно было конца. Тут и там — груды, целые леса оплавленного железобетона. Кир присел на горизонтальную балку, костыль и пакет поставил у ног — осторожно, чтоб не разбились бутылки. Камнем отогнал ворону. Потом, морщась, закатал штанину. Культя вся горела и чесалась невыносимо: она распухла так, что он едва смог отстегнуть крепления. Несколько минут он сидел, отдыхая после этого усилия. Затем достал из пакета одну бутылку водки, открыл ее зажигалкой, налил немного водки на носовой платок. Глубоко вдохнул и прижал платок к культе. Ну, это, знаете… Как на углях жарят, в аду… Он не сдержался и коротко заскулил.

Ворона опять подбиралась к нему. Он хотел крикнуть ей — кыш, проклятая, — но голос у него сорвался. Он снова смочил платок водкой. Пытка, заход второй… Он дышал так громко, со свистом втягивая воздух сквозь стиснутые зубы, что не услышал за спиной шагов. Он обернулся только на голос — рывком, стремительно обернулся, как оборачиваются там.

— Сергей… Ты листок свой забыл, адрес…

Батюшка топтался в нескольких шагах от Кира.