Она улыбнулась, но на лице ее читался стыд:

— Кажется, мы говорили о том, что тебя страшит — помимо очевидных причин.

— О, верно.

— И?

Я посмотрел на наши руки, повернув их так, чтобы свет переливался на ее ладонях.

— Как легко я раздражаюсь, — вздохнула она.

Я посмотрел в ее глаза, внезапно осознавая, что это так же ново для нее, как и для меня. Несмотря на многолетний опыт, который она приобрела еще до нашей встречи, ей тоже было тяжело. Это придало мне храбрости.

— Мне было страшно… что из-за… ну… очевидных причин я, вероятно, не смогу остаться с тобой, да? А это как раз то, чего я хочу больше, чем следовало бы.

— Да, — медленно согласилась она. — Быть со мной — не в твоих интересах.

Я нахмурился.

— Я должна была уйти еще в тот первый день и не возвращаться. Мне нужно уйти сейчас. — Эдит покачала головой. — Возможно, я сумела бы сделать это тогда. А теперь не знаю, как это сделать.

— Не надо. Пожалуйста.

В ее взгляде появилась незащищенность.

— Не волнуйся. В сущности, я эгоистичное существо. И слишком жажду твоего общества, чтобы поступить как должна.

— Хорошо!

Сердито посмотрев на меня, Эдит осторожно высвободила руки и скрестила их на груди. Когда она заговорила снова, ее голос звучал жестче:

— Никогда не забывай, что я жажду не только твоего общества. Никогда не забывай, что для тебя я опаснее, чем для кого бы то ни было, — она невидяще уставилась в лес.

Я на мгновение задумался.

— Кажется, я не очень-то понял твою последнюю фразу.

Эдит с улыбкой оглянулась на меня, ее непредсказуемое настроение снова изменилось.

— Как мне объяснить это? Да еще чтобы ты не ужаснулся.

Казалось, не отдавая себе в этом отчета, она снова вложила свою руку в мою, а я крепко ее сжал. Эдит посмотрела на наши руки:

— Это невероятно приятно, тепло.

Несколько мгновений она, похоже, обдумывала предстоящий ответ.

— Ты ведь знаешь, что всем доставляют удовольствие разные вкусы? — начала она. — Кому-то нравится шоколадное мороженое, другие предпочитают клубничное.

Я кивнул.

— Прошу прощения за аналогию с едой, но не нахожу другого способа объяснить.

Я улыбнулся, и она ответила тем же, но ее улыбка была печальной.

— Видишь ли, каждый обладает своим собственным запахом, своим уникальным ароматом… Если ты запрешь алкоголика в комнате с выдохшимся пивом, он его выпьет. Но сможет противостоять этому желанию, если захочет, если встал на путь выздоровления. А теперь представь, что будет, если к нему в комнату принести бокал столетнего бренди, самого редкого, самого лучшего коньяка… и воздух наполнится его теплым ароматом… Как по-твоему, удержался бы при этом наш алкоголик?

Минуту мы сидели, молча глядя друг другу в глаза и пытаясь прочесть мысли друг друга.

Эдит первой нарушила тишину:

— Возможно, это неправильное сравнение и отказаться от бренди слишком легко. Наверное, следует превратить нашего алкоголика в героинового наркомана.

— Значит, ты говоришь, что я твой сорт героина? — пошутил я, стараясь разрядить обстановку.

Она быстро улыбнулась, словно оценив мои усилия:

— Да, ты именно мой сорт героина.

— И часто такое случается? — спросил я.

Эдит смотрела на верхушки деревьев, обдумывая ответ.

— Я говорила об этом с сестрами, — она по-прежнему смотрела вдаль. — Для Джесамины все вы в основном одинаковы.