|
И вдруг шпионаж, подготовка убийства Кагановича и Ворошилова... Дикая, страшная ложь, кому нужна она? Кому нужно губить искренних, честных?.." Однажды она сказала матери: "Не можешь ты полностью ручаться за Митю. Невинных не сажают". И сейчас ей вспоминался взгляд, которым посмотрела на нее мать. Как-то она сказала матери о жене Дмитрия: - Я ее всю жизнь терпеть не могла, скажу тебе откровенно, я и теперь ее терпеть не могу. И сейчас ей вспомнился ответ матери: - Да ты понимаешь, что это все значит: сажать жену на десять лет за недонесение на мужа! Потом ей вспомнилось, она как-то принесла домой щенка, найденного на улице, и Виктор не хотел взять этого щенка, и она крикнула ему: - Жестокий ты человек! А он ответил ей: - Ах, Люда, я не хочу, чтобы ты была молода и красива, я одного хочу, чтобы у тебя было доброе сердце не только к кошкам и собакам. Сейчас, сидя на палубе, она вспоминала, впервые не любя себя, не желая обвинять других, горькие слова, которые ей пришлось выслушать в своей жизни... Когда-то муж, смеясь, сказал по телефону: "С тех пор, как мы взяли котенка, я слышу ласковый голос жены". Мать ей как-то сказала: "Люда, как это ты можешь отказывать нищим, - ведь подумай: голодный просит у тебя, у сытой..." Но она не была скупой. Она любила гостей, ее обеды были знамениты среди знакомых. Никто не видел, как она плакала, сидя ночью на палубе. Пусть, пусть она черства, она забыла все, что учила, она ни к чему не пригодна, она никому уже не может нравиться, растолстела, волосы серые от седины, и высокое давление, муж ее не любит, поэтому она и кажется ему бессердечной. Но лишь бы Толя был жив! Она готова все признать, покаяться во всем плохом, что ей приписывают близкие, - только бы он был жив! Почему она все время вспоминает своего первого мужа? Где он, как найти его? Почему она не написала его сестре в Ростов, теперь-то не напишешь - немцы. Сестра бы ему сообщила о Толе. Шум пароходной машины, подрагивания палубы, всплеск воды, мерцание звезд в небе, - все смешалось и слилось, и Людмила Николаевна задремала. Приближалось время рассвета. Туман колыхался над Волгой, и казалось, все живое утонуло в нем. И вдруг взошло солнце, - словно взрыв надежды! Небо отразилось в воде, и темная осенняя вода задышала, и солнце словно вскрикивало на речной волне. Береговой откос был круто просолен ночным морозом, и как-то особенно весело смотрели среди инея рыжие деревья. Налетел ветер, исчез туман, мир стал стеклянный, пронзительно прозрачный, и не было тепла ни в ясном солнце, ни в синеве воды и неба. Земля была огромна, и даже лес на ней не стоял без края, видны были и начало его и конец, а земля все длилась, тянулась. И таким же огромным и вечным, как Земля, было горе. Она видела ехавших в Куйбышев в каютах первого класса наркоматовских руководителей, в бекешах защитного цвета, в шапках из серого полковничьего каракуля. В каютах второго класса ехали ответственные жены, ответственные тещи, по чину обмундированные, словно имелась особая форма для жен, своя для тещ и свекровей. |
