|
Елена встретила веселым восклицанием: - Слышали о Распутине? Вот это - трюк! Знакомьтесь. - Воинов, - глубоким басом, неохотно назвал себя лысый; пожимая его холодную жесткую руку, Самгин видел над своим лицом круглые, воловьи глаза, странные глаза, прикрытые синеватым туманом, тусклый взгляд их был сосредоточен на конце хрящеватого, длинного носа. Он согнулся пополам, сел и так осторожно вытянул длинные ноги, точно боялся, что они оторвутся. На узких его плечах френч, на ногах - галифе, толстые спортивные чулки и уродливые ботинки с толстой подошвой. Пыльников в штатском костюме из мохнатой материи зеленоватого цвета как будто оброс древесным лишаем, он сильно похудел; размахивая черной, в серебре, записной книжкой, он тревожно говорил Елене: - Я почти три года был цензором корреспонденции солдат, мне отлично известна эволюция настроения армии, и я утверждаю: армии у нас больше не существует. - Лимона - нет, - сказала Елена, подвигая Самгину стакан чая, прищурив глаза, в зубах ее дымилась папироса. - Говорят, что лимонами торгует только итальянский посол. Итак? Подскакивая на стуле, Пыльников торопливо продолжал: - Василий Кириллович цензурует год и тоже может подтвердить: есть отдельные части, способные к бою, но армии как целого - нет! - Да, - сказал Воинов, качнув головой, и, сунув палец за воротник френча, болезненно сморщил лицо. - Они меня пугают, - бросив папиросу в полоскательницу, обратилась Елена к Самгину. - Пришли и говорят: солдаты ни о чем, кроме земли, не думают, воевать - не хотят, и у нас будет революция. - Дорогая, вы - шаржируете! - Нисколько. Я - уже испугана. Я не хочу революции, а хочу - в Париж. Но я не знаю, кому должна сказать: эй, вы, прошу не делать никаких революций, и - перестаньте воевать! Она шутила, но Самгин знал, что она сердится, искусно раскрашенное лицо ее улыбалось, но глаза сверкали сухо, и маленькие уши как будто распухли, туго налитые фиолетовой кровью. Небольшая, ловкая, в странном платье из разномерных красных лоскутков, она напоминала какую-то редкую птицу. - Вы очень мило шутите, - настойчиво прервал ее Пыльников, но она не дала ему говорить. - Вам хочется, чтоб я говорила серьезно? Да будет! И, сжав пальцы рук в кулачок, положив его на край стола пред собой, она крепким голосом сказала: - Насколько я знаю, - солдаты революции не делают. Когда французы шли на пруссаков, они пели: Мы идем, идем, идем, Точно бараны на бойню. Нас перебьют, как крыс, Бисмарк будет смеяться! Пересказав песню по-французски, она продолжала: - Так это и случилось: пруссаки вздули их. Но, возвратясь в Париж, они немедленно перебили коммунаров. Вот - солдаты! Вероятно, так же будет и у вас. Будет или нет - увидим. А до той поры я дьявольски устала от этих почти ежедневных жалоб на солдат, от страха пред революцией, которым хотят заразить меня. Я - оптимистка или - как это называется? - фаталистка. Будет революция? Значит нужно, чтоб она была. И чтоб встряхнула вас. Заставила бы что- нибудь делать для революции, против революции-что больше нравится вам. Понятно? Самгин бесшумно аплодировал ей, так что можно было думать - у него чешутся ладони. "Это не Алина, не выдает себя жертвой и страдалицей..." - Да, - уныло начал Пыльников, почесывая висок. - Но, видите ли... Воинов подобрал ноги свои, согнул их, выпрямил, поднялся во весь рост и начал медленно, как бы заикаясь, выжимать из себя густые, тяжелые слова: - Война жестоко обнаружила основное, непримиримое противоречие истории, которое нас учат понимать превратно. |
