|
Многократно и навязчиво повторялись сухое, длинное лицо Дьякона и круглое, невыразительное Митрофанова. Похожих на Дьякона было меньше, и только один человек напомнил Климу Дунаева. "С каким чувством идут эти люди?" - догадывался Самгин. Ему казалось, что некоторые из них, очень многие, может быть - большинство, смотрят на него и на толпу зрителей, среди которых он стоит, также снисходительно, равнодушно, усмешливо, дерзко и угрюмо, а в общем глазами совершенно чужих людей, теми же глазами, как смотрят на них люди, окружающие его, Самгина. "Мы", - вспомнил он горячее и веское словцо Митрофанова в пасхальную ночь. "Класс", - думал он, вспоминая, что ни в деревне, когда мужики срывали замок с двери хлебного магазина, ни в Нижнем-Новгороде, при встрече царя, он не чувствовал раскольничьей правды учения d классовой структуре государства. Рядом с Климом встал, сильно толкнув его, человек с круглой бородкой, в поддевке на лисьем мехе, в каракулевой фуражке; держа руки в карманах поддевки, он судорожно встряхивал полы ее, точно собираясь подпрыгнуть и взлететь на воздух, переступал с ноги на ногу и довольно громко спрашивал: - Это - что же? Это - как понять? Вчерась - стачки, а седни - каяться пошли, - так, что ли? Голосок его, довольно звонкий, звучал ехидно, так же как и смех. - Хэ, х-хэ! Кто-то, стоявший сзади и выше Самгина, уверенно ответил: - Это - против студентов. Они - бунтуют, а вот рабочие... Третий голос, слабенький и сиплый, уныло сказал: - А по-моему - зря допущено прохождение. Отозвались сразу двое: - Bepно! - Почему же зря? - Да знаете, - нерешительно сказал слабенький голосок. - Уже коли через двадцать лет убиенного царя вспомнили, ну - иди каждый в свой приходский храм, панихиду служи, что ли... - Верно! Подождали бы первого марта, а то... - Освобожденные-то крестьяне голодом подыхают... - Правильно, правильно, - торопливо сказал человек в каракулевой фуражке. - А то - вывалились на улицу да еще в Кремль прут, а там - царские короны, регалии и вообще сокровища... - Кто это придумал? - спросил строгий бас, ему не ответили, и через минуту он, покрыв разрозненные голоса, театрально возмутился: - Превратить Кремль в скотопригонный двор... - Позвольте! Это уж напрасно, - сказал тоном обиженного человека кто-то за спиною Самгина. - Тут происходит событие, которое надо понимать как единение народа с царем... - Не с царем, а с плохим памятником цареву дедушке... И тотчас же бойкий голосок продекламировал забытую эпиграмму: Нелепого строителя Архинелепый план: Царя-Освободителя Поставить в кегельбан. Толпа зрителей росла; перед Самгиным встал высокий судейский чиновник, с желчным лицом, подошел знакомый адвокат с необыкновенной фамилией Магнит. Он поздоровался с чиновником, толкнул Самгина локтем и спросил: - Ну, что скажете? Самгин молча пожал плечами, а чиновник, взглянув на него желтыми глазами, сказал: - Странная затея - внушать рабочим, что правительство с ними против хозяев. - Вы повторите эти слова в будущей вашей обвинительной речи, - посоветовал адвокат и засмеялся так громко, что из толпы рабочих несколько человек взглянули на него и сначала один, седой, а за ним двое помоложе присоединились к зрителям. Рабочих уже много было среди зрителей, они откалывались от своих и, останавливаясь у музея, старались забиться поглубже в публику. Самгин мельком подумал, что они прячутся. Но он видел, что это неверно: рабочие стояли уже и впереди его, от них исходил тяжелый запах машинного масла. |
