|
Слишком малы для чего? — не поняла Урсула, но Сильви не стала объяснять. Сидя на лужайке, они ели малину со сливками и сахаром. Поглядев в синее-синее небо, Хью спросил: — Слышали гром? Приближается сильнейшая гроза, я чувствую. А ты чувствуешь, Старый Том? — Он поднял голос, чтобы было слышно в огороде. Хью считал, что садовнику положено разбираться во всех погодных явлениях. Старый Том не ответил и продолжал пахать. — Глухой, — сказал Хью. — Вовсе нет. Сильви разминала малину с густыми сливками — получалось очень красиво, похоже на кровь, — и вдруг ей вспомнился Джордж Гловер. Сын земли. Могучие квадратные ладони; великолепные лошади, серые в яблоках, как увеличенные до гигантских размеров лошадки-качалки. А как он раскинулся во время обеда на травянистом пригорке — словно натурщик, с которого Микеланджело писал Адама для Сикстинской капеллы, разе что тянулся он к очередному куску пирога, а не к руке Спасителя. (Когда отец возил ее в Италию, Сильви поражалась обилию обнаженной мужской плоти, выставленной на всеобщее обозрение под видом искусства.) Она вообразила, как кормит Джорджа Гловера с ладони яблоками, и ее разобрал смех. — Что такое? — спросил Хью, а Сильви ответила: — До чего же хорош собой этот Джордж Гловер. — Значит, его усыновили, — сказал Хью. Той ночью в постели Сильви отложила Форстера в угоду менее интеллектуальному занятию; разгоряченные конечности сплелись на супружеском ложе, и получился скорее пыхтящий олень, нежели парящий в небе жаворонок. Но она поймала себя на том, что думает не о гладком, жилистом теле Хью, а о больших, мускулистых, кентавровых конечностях Джорджа Гловера. — Ты сегодня такая… — в изнеможении начал Хью и вгляделся в карниз спальни, будто отыскивая там подходящее слово. — Живая, — закончил он некоторое время спустя. — Свежий воздух творит чудеса, — сказала Сильви. С огоньком в глазах, обласканные солнцем, подумала она, уютно погружаясь в сон, но тут в голову непрошено пришел Шекспир: «Дева с пламенем в очах или трубочист — все прах»,{13} и ей вдруг стало страшно. — А вот наконец и гроза, — сказал Хью. — Выключить свет? Воскресным утром Сильви и Хью вскочили как ужаленные, заслышав вопли Памелы. Та, проснувшись ни свет ни заря, в радостном волнении потащила сестренку в сад, где они обнаружили, что крольчата исчезли; остался лишь один крошечный пушистый хвостик, похожий на помпон, — белый, в красных пятнах. — Лисицы, — с некоторым удовлетворением произнесла миссис Гловер. — А чего вы хотели? Январь 1915 года. — Слыхали новости? — спросила Бриджет. Сильви со вздохом отложила в сторону письмо от Хью — несколько хрупких, как сухая листва, страниц. После его ухода на фронт минули считаные месяцы, а она уже не помнила своего замужества. Хью служил капитаном в Легком пехотном полку Оксфордшира и Букингемшира. А не далее как летом он еще служил в банке. Какая нелепость. От него приходили жизнерадостные, обтекаемые письма («Солдаты — молодцы, они проявляют такую стойкость»). На первых порах солдаты звались у него по именам («Берт», «Альфред», «Уилфред»), но после битвы на Ипре стали просто «солдатами», и Сильви могла только догадываться, какая судьба постигла Берта, и Альфреда, и Уилфреда. |
